Сил говорить с Адиль при квочках не было, а они застыли в реверансах, таращась на господина и герцога, так что пришлось махнуть рукой. Шурша жесткими платьями, четыре дамы уселись на свои пуфики и вновь обратились к благочинным занятиям, приличествующим девятине самого строгого траура.

Ролан предпочел бы, чтобы они пели и плясали, нарушая все приличия и обычаи - только бы Адиль не казалась восковой куклой, не смотрела смутно и покорно, словно святая с поблекшей фрески...

Завтра же написать Лансии, матери Реми: алларская герцогиня и сама потеряла двоих детей, пусть и во младенчестве, потом и мужа - но не сгорала заживо, подобно невестке; может быть, она сумеет разговорить Адиль?

– Я зашел сказать, что жду, пока вы закончите шитье.

– Мой господин, вы могли бы не утруждать себя подъемом, - опустила глаза супруга, и на Ролана повеяло отчетливым холодом.
– Довольно было бы и пажа.

– Я учту, - кивнул герцог.
– Благодарю, госпожа моя, за заботу.

Алларский жеребенок ухитрился втиснуться в узкий оконный проем и неведомым чудом уместиться на подоконнике шириной с ладонь. Глядел в щель между ставнями, туда, где, неразличимое уже в глухой ночной тьме, плескалось море. Несмотря на потухшие угли в жаровне, на сквозящий из щелей сырой и холодный ночной воздух - в одной рубашке, угловатый и несчастный.

На столе - опрокинутый бокал с отбитой ножкой, алое вино разлилось по столешнице, растеклось причудливым морским зверем со щупальцами и крыльями.

"Как же хорошо, что он не похож на моих сыновей", - подумал Ролан и тут же устыдился этой мысли. Да, не похож ни на Арно, ни на Энио, совсем другой, кровь от крови алларских герцогов. Другой, не подвластный злой судьбе, что однажды ударила в лицо зеленым сиянием.

– Реми, не слишком ли поздно для бдений у окна?

Пусть топорщится и бьет копытом, как всегда, стремится удрать от излишней опеки и напоминает в тысячный раз, что он - герцог, полновластный повелитель Алларэ, а не беспомощный ребенок, младший в доме Ролана, только не застывает, подобно Адиль...

– Не знаю.

– Иди сюда, сядь.
– слишком уж покорно уселся в кресло; для бешеного мальчишки, на которого никто не мог надеть узду - дурной признак.
– Мы днем не договорили, а я хочу, чтобы ты меня все-таки понял. Ты не виноват в том, что все так случилось. Никто не виноват...

"Кроме меня самого, кроме моего брата и короля...".

– Хорошо, что ты не оказался рядом. Хорошо, что ты не пропал вместе с Энио.

"Хорошо, что ты - не мой сын...".

– Я рад, что ты здесь.

"И можно не бояться, что с тобой случится то же самое..."

Зеленоглазый юноша встряхнул головой:

– Вы напрасно меня утешаете, дядя. Вы говорите...

– Я говорю то, что думаю, - жестко сказал Ролан. "Примерно половину...".
– Я рад, что ты здесь, я не простил бы себе, случись с тобой какое-то несчастье, и, пожалуйста, перестань считать себя виноватым. Это глупо, Реми.

– Я должен был удержать Энио здесь! Но... я даже не заметил, я...

– Ты заснул, - Юноша вздрогнул и опустил голову; но если рыболовный крючок вонзился в палец, его не нужно тащить медленно, проще и добрее - сделать один быстрый надрез. Сын уехал перед рассветом, сумев обмануть и охрану; что мог тут сделать друг, проведший рядом с ним весь день и вечер?..
– Реми, ты всегда засыпаешь, когда сильно устаешь.

– Я должен был!..

– А я должен был вернуться раньше, так? Или не уезжать вовсе? Или - что еще, Реми?

– Нет, что вы такое говорите?
– вскинулся воспитанник, потом глаза блеснули - понял. Ему всегда хватало и намека.

Реми протянул руку, положил ее поверх ладони Ролана. Горячие пальцы, о другом герцог подумал бы, что мальчишка подхватил простуду, но у этого с детства были такие, раскаленные, ладошки - как шутили многие, от избытка сил и темперамента. Вдруг стало легко - впервые, и, должно быть, ненадолго, но... хотя бы тут тревожиться не о чем. Воспитанник не будет грызть себя виной.

Подло было бы, погубив всех, утянуть за собой еще и племянника. Хватит и двоих - или троих?
– отданных в жертву собственной преступной глупости.

Сейчас об этом думалось почти без боли. Просто ясно было, - и сама эта простота казалась странной, - что он сделал, не рассказав никому о давнем происшествии в Междуречье.

"- Ты не скажешь отцу?

– Нет. Может, я делаю глупость... И наверняка так... Но..."

Глупость состояла не в том обещании; в том, что Ролан не заговорил и после смерти отца.

Эниал был и остается братом и господином, королем Собраны; ему Ролан был обязан верностью и преданностью. Тридцать шесть лет о том, что случилось в поместье, название которого герцог Гоэллон давным-давно позабыл, не напоминало ничего. В первые годы Ролан, тогда еще принц Ролан Сеорн, помнил о нем каждый день, помнил, боялся - но на губах лежала печать страха перед отцом. Король Лаэрт был суровым судьей и не менее суровым отцом; узнай он о происшедшем, Эниалу бы не сносить головы - не помогло бы и заступничество матери... но обнаружить, что слова, брошенные в лицо Ролану, оказались чем-то большим, чем словами, все не удавалось.