У него было два чудесных брата, и старшего Араон считал пустым местом, а младшего - врагом и помехой на пути к трону... а оба оказались настоящими братьями, даже узнав, что не было между ними и Араоном никаких уз крови. Думать о содеянном было жутко, и даже не удавалось свалить все на герцога Скоринга, "заветников", покойного дядю Агайрона и остальных, кто так или иначе оказался причастен. Это Элграс мог злиться и обещать Реми и герцогу Гоэллону "немножко веселой жизни" - у Араона подобного права не было. Все, что бывший король делал, он делал своими руками и по своей воле; он еще помнил удивление и злость ночного гостя, узнавшего об отравленном вине и ложном обвинении в адрес Мио и Реми - никто не советовал, никто не велел так сделать, все Араон придумал сам...

Развязал узел веревки, стискивавшей горло Араона, брат Жан.

– Похвально, конечно, что вы так опечалены своей виной, ибо натворили вы немало дурного. Но, Араон, не довольно ли? Вы любите брата?

– Да!

– Так перестаньте стенать о том, что уже случилось и сделайте для него что-нибудь хорошее. От самого маленького дела больше радости, чем от стократ повторенного сожаления.

– Но что?

– Это вы уж сами придумайте. Хотя... Видите вон того брата с лысиной?
– Жан показал вниз, во двор.
– Это пекарь. Если его очень хорошо попросить, то можно разжиться пирожками.

– С капустой...

– Непременно с капустой, - подмигнул наставник.

Его величество король Элграс удивился миске с пирожками больше, чем всем прежним выходкам Араона, вместе взятым. Горячие пирожки были разделены пополам и немедленно слопаны, потом братец куда-то умчался, презирая вновь начавшийся ледяной ливень и вернулся через пару часов - промокший до нитки, радостный, бесстрашный...

– Если завтра дождя не будет, поедем гулять, - сказал Элграс.

– Нас отпустят?
– удивился юноша; послушников никогда не выпускали за стены замка, а оба жили по тем же правилам, что и остальные мальчишки в Тиаринской обители.

– Ну, я все-таки немножко король...
– брат щелкнул по венцу.
– Так что отпустят.

Араон уныло прикусил губу. Ему все казалось, что за высокими каменными стенами его ждет ненавидящая толпа, готовая растерзать, едва увидев.

– Хватит бояться, - сердито фыркнул Элграс.
– Я тебя в столицу заберу, ты мне нужен.

– Я? Зачем?

– Пирожки добывать!

Брат расхохотался, потом потянулся и двумя пальцами ткнул Араона под ребра, тот возмущенно перехватил руку, другой шлепнул брата по носу. Элграс отпрянул и свалился с лавки, старший плюхнулся на него сверху, пытаясь добраться до ребер и отомстить за коварный тычок в чувствительное место. Через минуту оба завязались в хохочущий узел, щедро обменивающийся тумаками и оплеухами.

– Что это здесь происходит?
– холодный брезгливый голос был Араону отлично знаком и вызывал панику; но Элграс страха перед архиепископом Жераром не разделял.

– К исповеди готовимся, ваше высокопреосвященство!
– отмахнулся юный король.
– Не мешайте!

Архиепископ прищурился, уже собрался было сказать что-то резкое, потом вздохнул и улыбнулся. Араон на мгновение увидел себя и брата его глазами - двое растрепанных мальчишек на полу, тяжело дышащих и с трудом сдерживающих смех. Непорядок, полный и законченный непорядок, с какой стороны не взгляни - и послушникам полагается соблюдать тишину и молчание, и королю Собраны негоже драться, словно уличному бродяжке, а Араону и вовсе место в подвале на хлебе и воде... но ни малейшего желания пресекать это нарушение у Жерара не возникло.

– Что ж... готовьтесь, - долговязый алларец пожал плечами и прикрыл тяжелую дверь.

– Как у тебя получается?
– спросил Араон.

– Я же это... истинный король, кровь от крови Сотворивших!
– Элграс состроил пресерьезную рожицу, впору на парадный портрет, а потом в очередной раз расхохотался.

Такого короля Собраны не осмелился бы запечатлеть и самый отчаянный живописец.

"Я, Фиор Алларэ, милостью Сотворивших герцог Алларский, приказываю..."

Фиор выронил перо, оно прочертило по туго натянутому шелку корявую черту и скатилось с доски, звякнув ручкой из латунных колец. Новые огандские перья, не птичьи, а металлические, позволяли писать по самой дурно выделанной ткани и грубой бумаге, но с непривычки казались тяжелыми и неуклюжими... а может, неуклюжими, нелепыми и несуразными казались только что выведенные слова.

Не милостью Сотворивших, а прихотью Реми, и не герцог Алларский, а сущее недоразумение, да еще и начавший свое правление с того, что погубил близкого родича. Погубил бездействием; Рене нужно было хоть запереть в комнате, хоть связать по рукам и ногам, но только заставить себя выслушать, договориться, понять друг друга. Да, черноволосый наследник никогда не стал бы герцогом, но он был и смелым, и верным до самого последнего момента. Нужно было найти в себе силы, чтобы загладить первоначальную несправедливость Реми - о разговоре между Рене и братом Фиор узнал от Андреаса едва ли не в первые дни переворота; узнал, огорчился тому, как Реми возвел глупость в преступление, и получилось, что за спасение жизни Рене вместо признательности получил лишь публичную оплеуху. И - ничего не сделал; сначала не хотел вмешиваться в дела семьи, которая была для него почти чужой. Потом решил, что слишком дерзкой неблагодарностью станет начинать правление с осуждения решения предшественника. Попытка угодить всем оказалась слишком дорогой.

Отпустил, не поговорив, не добившись понимания - и вот что получилось!

"Опять, опять..." - Фиор отодвинул доску с безнадежно испорченной тканью и стиснул виски. Он молчал и не вмешивался, сидя в Эноре - и заплатил за это смертью Анны и Мио; кому заплатил? Демону лени и бездействия? Молчал и не вмешивался, будучи во дворце - и ценой молчания стали смерть отца, искореженная судьба Араона. Только раз он осмелился поступить по-своему, решив защитить Элграса, но и это дело не довел до конца.