Наставника бывший король увидел на следующий день. Высокий бледный монах с прямыми светлыми волосами поначалу показался таким же суровым и равнодушным, как прочие члены ордена. Но вместо свитков с поучениями или устных нотаций он предложил Араону сыграть в кости. Юноша опешил, глядя на стаканчик и костяные кубики.

– Вам разве можно?..

– Почему нет?
– улыбнулся светловолосый верзила, усаживаясь на табурет.
– Мы же будем играть не на деньги. Согласны?

– Да...

Игра перемежалась беседой - о всяких пустяках, и больше говорил брат Жан. Он рассказывал о своих родственниках, о штормах Северного моря и шумных портах Убли и Лите, о поездке в Брулен и дороге обратно. Араону поначалу казалось, что ему нечего сказать - чего не коснись, все было стыдным, мерзким, грязным. Пришедший к юноше монах не понял бы; слишком светлым и чистым он казался, со своими мягкими сдержанными манерами, спокойным голосом и прозрачным ясным взглядом... разве такой человек мог понять, как Араон ухитрился запутаться в самой липкой и грязной паутине на свете?

– Я хочу исповедоваться, - вместо очередного броска Араон сжал кости в кулаке.

– Здесь, в обители?
– спросил брат Жан.

– Да.

– Вы должны будете подготовиться к исповеди.

Араон передернулся, вспоминая, что эти слова означали у епископа Лонгина - пост, молитвы, нравоучительные беседы, необходимость просить прощения у всех, даже у тех, у кого не хотелось, и непонятно было, зачем. Движение, которое он попытался спрятать, притворившись, что замерз, не укрылось от брата Жана. Тот удивленно приподнял бровь.

– Вас это тревожит? Отчего?

Юноша прикусил губу, не зная, как объяснить; он уже жалел, что затеял этот разговор, но собеседник оказался настойчив. Прищуренные светлые глаза внимательно следили за лицом Араона. Взгляд, от которого хотелось прикрыться ладонью - слишком острый, слишком глубоко проникающий.

– Предполагаю, что ваш прежний духовник не сумел объяснить вам нужности подготовки, - Араон молча кивнул и брат Жан продолжил.
– Исповедь - не суд, куда приходят, чтобы защитить себя от обвинений и выслушать оправдательный приговор. Это разговор лицом к лицу с Сотворившими, и начинаете его вы. Они-то и так знают все, в чем вы грешны, но ждут, пока вы это осознаете и будете готовы просить прощения, просить искренне и по доброй воле. Здесь нужны и смелость, и искренность, и сосредоточенность. Поэтому и нужно подготовиться к этому разговору - как ко всякому трудному делу.

– С чего нужно начинать?

– Для начала, - улыбнулся монах, - вам следует умыться.

Подготовка затянулась, но это Араона уже ничуть не печалило. Ему нравились и неспешные беседы с братом Жаном, и возможность разговаривать с Элграсом, когда захочется, и даже жития святых вдруг оказались не нудными записями, которые нужно зубрить к уроку, а историями живых людей, которые совершали и ошибки, и подвиги; грешили и находили в себе силы покаяться.

– Признать проступок труднее, чем совершить его, - сказал как-то монах.
– Совершая что-то дурное, мы убеждаем себя, что делаем доброе или необходимое, и это легко. Куда сложнее сказать себе, что это было злое дело, лишнее, несправедливое. Мы стыдимся поглядеть в свой поступок, ибо в его зеркале отражается что-то уродливое, и нам страшно. Но дело только в зеркале. Кривые поступки - как кривые мутные зеркала. Лучше окружать себя чистыми и ровными, верно?

– А если не получается?

– Араон, никто не рождается с умением поступать верно. Мы сами отливаем свои зеркала. И если будем учитывать прежние ошибки, то и зеркала будут исправляться. У подмастерья они плохонькие, а у опытного мастера - ровные, без щербинки. Но чтобы не допустить ошибку вновь, ее нужно увидеть и понять, откуда она взялась.

– Мне всегда не то говорили!
– выкрикнул юноша, саданув кулаком в каменную стену.
– Мне... почему никто... епископ... он...

– Не ищите чужих ошибок прежде, чем поймете свои, - довольно резко ответил брат Жан, потом положил руку юноше на плечо.
– Его преосвященство Лонгин - тоже человек, Араон. И не всех Сотворившие благословляют умением объяснять. Простите ему это.

– Почему... за что со мной так? Я не просил меня... чтобы мной подменили... и врать мне тоже не просил! За что все это мне?..
– слезы катились по лицу, Араону было стыдно за них, но боль рвалась из груди криком.
– Это несправедливо! Я не понимал, я им всем верил!..

– Да, это несправедливо. С вами не раз обошлись жестоко и подло. Только вы живы, в рассудке, и вас простили те, по отношению к кому были несправедливы вы. Будете ли вы и дальше нести несправедливость, зная, как больно быть ее жертвой? Или остановитесь?

– Помогите мне...
– шепотом сказал Араон.
– Я не хочу больше...

– Конечно же, я вам помогу.

С того разговора прошло семь дней; почти все время юноша проводил то с братом Жаном, то с Элграсом. Брат-король редко был готов выслушивать исповеди, признания и сожаления. Для него все было просто: "Насвинячил - усовестился? Ну так и не свинячь больше!". Сия нехитрая мораль обычно подкреплялась тычком в бок и улыбкой во всю физиономию. От этого делалось только хуже: кающийся грешник каждый раз остро и больно осознавал, что едва не сгубил единственного человека, который его любит, готов защищать и простить.