— Я проверил историю, все сходится, — резко ответил Ландман.

— Ой ой, братишка!

— Ну что?

— Мой встроенный детектор лжи сигнализирует, что и ты врешь. Что случилось? Не пытайся обмануть свою плоть и кровь.

— Я не вру! — сказал Ландман так громко, что окружающие посмотрели на них. — Мой мир устроен иначе, чем твой, я не такой, как ты!

— Ладно, успокойся, — примирительно сказал Евгений, — я тебе верю, брат.

Но Ландман понимал, что это неправда. Все последующие дни сомнение старшего брата висело над ним грозовой тучей.

Обычно Хольгер Рёсляйн сторонился бывших сотрудников Штази. Встречи с ними были для него неприятны и тревожны. Большинство этих людей, особенно из старших офицерских чинов, очень умны, а некоторые даже симпатичны. Что осложняло дело. С ними приходилось быть предельно осторожным, чтобы не поддаться манипуляциям, поскольку в этом они были очень хороши. Рёсляйн предпочитал составлять собственное мнение о событиях по документам. Конечно, бумаги тоже могли лгать, но с годами он выработал определенное мастерство, когда дело касалось вылавливания правды из пыльных папок восточногерманской бюрократии.

К сожалению, это не всегда срабатывало, всплывали и запутанные случаи, в которых увязал даже он. Дело Михаэля Хартунга было как раз из таких. Рёсляйн уже прочитал все, что имелось на этого человека в архиве. Личные дела работников рейхсбана. Документы Штази, заведенные во время общей проверки безопасности в сентябре 1980 года — Хартунг тогда только начал работать на Фридрихштрассе, — в которые было подшито весьма объемное дело «Мертвый рельс», как Штази обозначали в документах массовый побег 12 июля 1983 года. Следом шли досье заключенных в Хоэншёнхау-зене и отчеты для политбюро и для товарища генерального секретаря Эриха Хонеккера.

Чем дольше Рёсляйн копался в этом деле, тем сложнее оно становилось. Правительство ГДР в то время публично преуменьшало значение успешного железнодорожного побега. Тем тяжелее было докопаться до истины. Хонеккер был в бешенстве, он неоднократно вызывал к себе министра госбезопасности Мильке. Протоколы, отчеты, анализы и корреспонденция по этому делу занимали два двухметровых стеллажа в архиве Штази. И несмотря на это, Хольгер Рёсляйн так и не смог составить полную картину этого побега. Слишком много противоречий, слишком много несовпадений.

Из документов следственного изолятора Хоэн-шёнхаузена, где Хартунг, согласно заключению, провел два месяца, выходило, что было всего несколько протоколов допросов. Пять, если быть точным. Михаэля Хартунга держали два месяца в строгом режиме, очевидно, с целью измотать и заставить дать показания. Тогда почему же его неделями не допрашивали? В отчетах политбюро говорилось о ежедневных допросах. И почему Хартунга отпустили просто так, без признания?

Еще больше Рёсляйна сбивало с толку личное дело с карьера в Бервальде, куда Хартунга отправили отбывать условный срок. Дело было открыто 21 июля 1983 года. Кадровик карьера сделал пометку, что разнорабочего Михаэля Хартунга накануне проинформировали о правилах пожарной безопасности. А массовый побег произошел всего за неделю до этого, и официально Хартунг должен был находиться под стражей в Берлине.

Рёсляйн был в замешательстве. Эта история настолько подстегнула его любопытство, что он в конце концов решил пойти против своих принципов и попросить о личной встрече бывшего начальника службы безопасности станции Фридрихштрассе, подполковника Фрица Тойбнера. Это решение далось ему нелегко. С Тойбнером у них был публичный конфликт, и тот однажды даже назвал его одержимым ненавистником ГДР. И, конечно, Тойбнер тут же рассмеялся ему в трубку: «Гляньте-ка, какая честь! У великого искоренителя Штази есть ко мне вопросы!»

Рано утром Рёсляйн приехал в Мёеллензее, деревню с развалинами замка, пожарной частью и домиками из красного кирпича в пятидесяти километрах от Берлина. Тойбнер расписал ему маршрут: в конце деревни свернуть налево, затем по грунтовой дороге к озеру. Это было типичное место обитания бывших штазистов: немного на отшибе, хорошо контролируемый въезд, большие финские деревянные дома в сосновом бору, прямой выход к озеру. У кого на востоке могли быть такие? Только у «своих», думал Рёсляйн.

Рёсляйн припарковал свою «тойоту» у ржавого шлагбаума и остаток пути проделал пешком. Он глубоко втянул в себя влажный осенний воздух, словно ищейка, почуявшая след. Ресляйн понимал, что здесь он на вражеской территории, ему даже казалось, что мужчина в коричневом спортивном костюме подозрительно наблюдает за ним. А в самом конце дорожки, широко расставив ноги, стоял Тойбнер с голым торсом и полотенцем на плече. Рёсляйн направился к нему. Тойбнер не двинулся с места, ждал, когда он сам подойдет, и пристально следил за каждым его движением. Он совсем не выглядел на свои семьдесят восемь, и его грудные мышцы были как у десятиборца.

— Не холодно ли для купания? — спросил Рёсляйн, подойдя к Тойбнеру.

— Ну вы же знаете, настоящие чекисты холода не боятся, у нас кожа как у буйволов, а зубы как ножи.

— Наслышан, — сказал Рёсляйн.

Они вошли в дом, и пока Тойбнер заваривал чай на кухне, Рёсляйн осматривал гостиную. На стенах висели охотничьи трофеи, семейные фотографии и грамота, удостоверяющая золотой орден «За заслуги перед Отечеством».

— Ох уж эти штазисты, неисправимы, да? — сказал Тойбнер, заходя в комнату с подносом, на котором стоял чайник и тарелка с печеньем. — Угощайтесь, печенье не отравлено, хотя я и подумывал об этом.