— Ах вот как! — Маша бросает взгляд на меня, в котором читается — «А ты что, молчишь?»

А я молча наблюдаю.

Потом делаю то, что даже сам от себя не ожидал — усмехаюсь.

— Клава права, Маша. Здесь хирургический кабинет. Почти стерильный.

Но Маша застыла, как статуя, и не покидает кабинет. Походу собирается превращать его в поле боя.

Клава смотрит на меня спокойно.

— Вот так, товарищ капитан. Мы с вами, кажется, начинаем понимать друг друга.

Я хочу по-мужски помочь Клаве. Но получается так себе.

— Маша, мы всё уже с тобой обсудили, — ровно говорю я, намекая на наш последний разговор, что отношений у нас с ней не будет.

Она, словно не слышит меня,

Я оборачиваюсь к Клаве.

— Спасибо, вам, Клава. Вы настоящий профессионал.

— Беркут, пожалуйста, обращайся ко мне на «ты», — мягко улыбается она.

— Хорошо, Клава, приду в следующий раз на перевязку, буду обращаться на «ты».

Её щеки розовеют, а Маша только сильнее стискивает кулаки.

Ну, начинается! Что за…?

Доктор быстро покидает кабинет, я выхожу вслед за ним в коридор.

И сразу натыкаюсь на Колесникова и Гусева. Они стоят, подпирая стену, явно в предвкушении.

— Ну ты, Беркут, дал жару, — Сашка подмигивает. — Одна туда, другая сюда. Ты точно не командир гарема?

— А что Клава? — тут же подхватывает Гусев. — У вас теперь с ней серьёзно?

— Достали вы, — отмахиваюсь я.

Колесников ухмыляется.

— Ну, смотри, Беркут, Маша не из тех, кто успокоится. Сейчас весь полк услышит, что ты двух медсестёр окрутил.

Эта их болтовня заставляет меня замереть на секунду. Я уже предвижу, как эта история разрастается и превращается в очередной казус.

— А вы собственно здесь зачем?

— Да вот узнали, что тут появилась новая медсестра Клава, хотели познакомиться. А ты, Беркут, как всегда опередил, -ухмыляется Сашка.

— Что за ерунду ты несешь? Сами меня отправили в медсанчасть.

— Ну ты Беркут, конечно! — Колесников смеётся, хлопая меня по спине. — Зачем тебе две пассии сразу?

— Какие пассии? У тебя воображение, Сашка, как у поэта.

— Воображение? Да ты бы видел, как они на тебя смотрят!

Он шутит, а мне вдруг становится совсем не до смеха. Из кабинета доносятся приглушённые голоса Клавы и Маши. Чую, там сейчас разразится что-то совсем не к месту.

Колесников наклоняется ближе.

— Ставлю десятку, что, не только Маша с тебя глаз не спустит. Чую, Клава тоже крепко за тебя зацепилась. Так что, Беркут, выбирай, пока не поздно.

Я молча смотрю на дверь медкабинета, и внутри что-то щёлкает. Может быть, мне пора уже вмешаться?

Да, нет, пусть сами разбираются!

Разворачиваюсь и иду на выход.

Выхожу из медсанчасти, чувствуя, как бинты на плече начинают немного стягивать рану. Грудь всё ещё тяжёлая, как после удара, не только от боли, а от того, что всплывшие в голове воспоминания накрывают волной.

Пахнет пылью, раскалённым солнцем и гарью. Вроде уже несколько часов прошло, а запах боя всё ещё где-то тут, впивается в кожу, в одежду.

У входа стоит замполит, подполковник Григорьев. Высокий, худой, с лицом, на котором застыли суровость и усталость одновременно. Его всегда можно было найти рядом, когда нам приходилось возвращаться после самых тяжёлых операций. Сейчас он стоит, опираясь на перила крыльца.

— Беркут, — зовёт меня, не оборачиваясь, как будто знает, что я выйду именно сейчас.

Я подхожу ближе, стою молча. Григорьев бросает окурок на землю, тушит сапогом, затем смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Как ты? — спрашивает он, как будто это имеет значение.

— Нормально, товарищ капитан. Плечо подлатали. Жить буду.

Григорьев хмурится, кивает на дверь санчасти.

— Это хорошо. Но мне сейчас больше важно другое. Что там случилось? Почему у нас такие потери?

Я тяжело вздыхаю.

— Мы уже начали завершать, — начинаю, глядя куда-то в сторону, чтобы не видеть выражение его лица. — Приказ об отмене операции поступил с задержкой. Усачёв… Пашка… он чеку выдернул. Растерялся.

Замполит медленно поворачивает голову, смотрит на меня пристально.

— Рядовой?

Я киваю.

— Старшина Болотов Иван видел это. Бросился на Пашку. Они оба… Там. Остались. Спасли всех остальных.

Слова застревают в горле. Перед глазами снова встаёт та картина.