Нам всем крупно повезло.

Вертолет идет на посадку. И да она жесткая. Но это меньшее, что могло с нами случиться в этом рейсе.

На базе нас встречают врачи. Один из них — пожилой, с очками на переносице — говорит, осматривая Пашку.

— Вовремя успели. Ещё час — и он бы потерял ногу. Или жизнь. В таких антисанитарных условиях, в которых вы были трое суток — это чудо.

Безумно хочется принять душ, поужинать, но я иду к командиру, надо доложить обстановку.

Усмехаюсь.

Опередить всех тех, кто там не был. Но почему –то активно комментирует всё, что там было.

Или меня напрягает неизвестность?

Где Коршун?

И что с этим делать?

Он трус и предатель? Или за его поступком кроется что-то большее…

— Эй, Беркут!

Из-за угла появляется Горелый, ухмыляется, словно знает что-то. И этот уже знает. Интересно, откуда?

Подходит ближе, хмурит брови.

— Ну что, Беркут, говорят, задание провалил?

Резко разворачиваюсь к нему. Голова гудит от усталости, но слова сами срываются с губ.

— Провалил? Тебе —то какое дело? Или давно не получал? — замахиваюсь, но не бью.

Он уклоняется влево, я усмехаюсь.

Беру его за грудки, трясу.

— Если еще раз попадешь мне под горячую руку, я за себя не ручаюсь, — резко отпускаю его, он едва удерживается на ногах. — Мы человека спасли — лейтенанта Панова. Это для тебя провал?

Горелый усмехается, в глазах его мелькает что-то дерзкое. Но он не решается это озвучить.

Так –то оно лучше.

— Вали отсюда! Пока не накостылял, — сухо бросаю я.

Горелый уходит в сторону, угрожающе скалится.

Мне плевать.

Я смотрю на вертолётную площадку. Вертолёт, на котором мы прилетели, весь изрешетили пулями. Внутри кабины повырубало всё начисто.

Спасибо пилотам — чудом дотянули до базы.

Не такие, значит, мы уж и грешные!

Ещё поживём — повоюем.

У машины повреждения несовместимые с дальнейшим прохождения службы. Хотя, может умельцы что-то и подшаманят.

Но смотреть на это, то ещё зрелище. Кажется, без шансов.

Сейчас здесь тихо. Светит тускло фонарь. Можно, конечно, подождать до утра. Но что-то мне подсказывает, что лучше идти докладывать.

Я стою перед палаткой полковника Грачева.

Свет внутри — жёлтый, тусклый. В груди скребётся злость. Не на Коршуна, нет. На себя. На весь этот бардак, который растекается, как вода в трещинах скалы.

Вдохнул глубже, поправил форму.

— Разрешите, товарищ полковник? — громко говорю я.

— Входи, Беркут, — отвечает он хриплым голосом.

Вхожу в палатку, она более просторная, чем у нас. Здесь стоит стол и железная кровать.

Хотя, если бы командир захотел, он мог бы занять одну из комнат в модуле.

Но он не захотел.

Чтобы, быть как все в полевых условиях. Полковник сидит за столом, перед ним стопка бумаг, и взгляд у него тяжёлый.

— Товарищ полковник, прибыл с докладом, — ровно говорю я.

Он кивает. Коротко, будто отсекает лишнее.

— Где Коршун? — сходу спрашивает он.

Значит, уже в курсе, что тот сбежал.

Тяжёлый вопрос, на который нет ответа. Замираю на секунду.

— Не могу знать, товарищ полковник. После обстрела он исчез. Мы обыскали периметр, никто его не видел. Связи с ним нет.

Грачев откладывает бумаги, медленно поднимает взгляд. Его глаза, серые как металл, впиваются в меня.

— Исчез? Или… ушёл?

Вопрос повисает в воздухе.

Я понимаю, куда он клонит. Но что сказать? Предательства не прощают.

А Коршун предатель.

— Не могу утверждать, товарищ полковник, — отвечаю наконец. — Но… подозрения есть.

Он хмыкает.

— Я слышал, что он не просто сбежал, а перешел на сторону противника. Предатель он, так?

Смотрит на меня исподлобья.

— Чего молчишь, капитан?

Низко, почти беззвучно, но этого хватает, чтобы меня пробило холодом. Затем коротко бросает.

— Пиши рапорт. Всё как было.

Сажусь за стол. Пишу, что и как произошло — от выхода на точку до обстрела. Как Коршун повёл себя странно, отходил от группы, будто специально искал повод оторваться. Как исчез во время атаки. Все факты — сухие, но каждое слово будто режет по живому.