Куйбышев прочитал надпись на пистолете:

— А чего, шпионка-диверсантка, не стреляла?

— Опять вы меня за дуру принимаете! Меня тут же и арестовали бы или даже просто пристрелили! Но я вообще стрелять не собиралась, только показала что случиться может!

— Очень наглядно показала… Ладно, я тебя услышал. Иди уже… старуха-шпионка… А насчет масла этого, виноградного, ты мне отдельно бумагу напиши, — крикнул он уже вслед выходящей из кабинета Вере.

Пистолет Вера стала с собой носить после того, как ей одногруппники рассказали о том, что одну из студенток чуть не изнасиловали буквально во дворе университета. Вера Андреевна с пистолетом обращаться умела — в войну пришлось научиться, применять его по назначению тоже пришлось — осенью пятьдесят третьего, и тогда рука не дрогнула. А значит, и сейчас не дрогнет, так что она, купив на рынке в шорной лавке несколько ремней и приличный кусок кожи, сшила себе кобуру «для скрытого ношения». Откуда у нее возникла идея сшить именно такую, она и сама не поняла — но получилось очень удобно: и при оружии всегда, и грабитель заранее не насторожится. Последнее было особенно важно: нынешние бандиты, видя у человека оружие, просто стреляли без предупреждения и грабили уже трупы — а Вере стать ограбленным трупом все же не очень хотелось.

Да и впечатление на Куйбышева вроде вышло произвести нужное: ну никак не ожидал он, что у девочки буквально из ниоткуда может пистолет появиться. Но девочка-то ладно, она вроде как уже своя — но вот по поводу диверсантов и шпионов он точно в нужном направлении думать стал. Подумает, потом думками своими поделится с кем надо… но это потом, а пока… И Вера снова стала вспоминать вчерашние события.

В четверг Вера пришла в университет пораньше — чтобы без толкотни расписание поглядеть, и у дверей университета встретилась с Анатолием Болеставовичем. Который Вере очень обрадовался и уволок ее к себе на кафедру — чтобы «сообщить важную новость»:

— Вера, а мы ведь решили вашу задачку! Правда пришлось еще и кафедру математики подключить, уж очень непростая задачка оказалась — но мы ее решили! И я хочу вам особую признательность высказать за то, что вы отдельно теплоемкость ваших песчинок указали и специально уточнили, что тепловое равновесие в колонне вашей наступает минут через пятнадцать — а то бы мы и сейчас мучились, думая почему расчеты с экспериментом не сходятся.

— А вы уже и эксперименты провели?

— Мы уже новую колонну изготовили. Не мы, конечно, а товарищ Дорохеев со своими рабочими — но она теперь работает так, как мы рассчитали, и выдает по двести пятьдесят килограммов бутана в час. То есть она уже с пятницы работает. Только вы об этом никому не говорите, тут дело такое…

— Какое?

— У нас на факультете серьезные изменения случились пока вас тут не было, и, думаю, вам сначала нужно будет поговорить с товарищем Тихоновым, он вам все подробно расскажет.

— Это кто?

— Это представитель Комитета по науке и технике, сейчас весь факультет под его управление перевели. Зовут его Валентин Ильич, в принципе товарищ неплохой…

— А вне принципа?

— Работать не мешает, а вам, химикам, так и вовсе помогает. Химическому отделению даже новое здание выделили, он за его ремонтом следит. Ладно, что хотел — сказал, поздравляю вас с большим успехом. Вы уж извините, что я вас к нам на кафедру притащил, но не в коридоре же такую новость сообщать. Вы бегите уже, только обязательно сначала к Николаю Дмитриевичу на кафедру зайдите, он, скорее всего, вам больше сказать сможет.

Профессор Зелинской тоже Вере обрадовался, да и рассказал он куда как больше «нового и интересного» — поскольку и он никуда не спешил, и Вера: по расписанию у нее была лабораторная работа, но в связи с первым днем учебы ее просто отменили.

— Вера, позвольте вас поздравить!

— С тем, что вы все же сделали из моей кривой поделки работающий реактор?

— Ну и с этим, наверное, тоже. Но я вас поздравляю с избранием секретарем комитета комсомола! Кстати, ваше постановление июньское оказалось вообще ненужным: весь факультет, как там было написано, передается из подчинения наркомпроса в подчинение какого-то комитета по науке и технике. Думаю, скоро к нам зайдет его представитель при факультете — он сейчас новую лабораторию нам оборудует и всегда заходит спросить, все ли там для нас хорошо уже сделано…

— Про комитет этот я что-то уже слышала, а про секретаря комитета комсомола вы, мне кажется, где-то на год почти припозднились.

— А вам что, не сказали? Теперь у факультета свой, отдельный комитет комсомола, и секретарь в нем один, первый — он же и последний. Последняя: вас секретарем избрали… то есть назначили.

— Вот это действительно новость! Без меня меня женили! Хотя я и третьим секретарем ничего не делала, и сейчас делать не буду: мне учиться нужно. Надеюсь, хоть секретарь у нас не освобожденный? Меня с учебы не отчислили?

— Никто вас нее отчислил и не отчислит, хотя кое-что вам все же подтянуть придется — но все преподаватели готовы вам любую помощь в этом оказать. А насчет ничего не делать — тут, боюсь, вы заблуждаетесь. По постановлению все учебные программы, а так же правила приема и отчисления студентов мы просто обязаны с вами… то есть с секретарем комитета комсомола… то есть как раз с вами и согласовывать. Программу по химии и я, и Иван Алексеевич с вами, надеюсь, легко согласуем, вы же хотя бы понимаете, о чем речь пойдет. А вот по физике и по математике… я уже про геологию не говорю… ведь вам придется довольно глубоко все предметы изучить…

— А вот тут вы уже ошибаетесь. Я сюда учиться пришла, искренне думая, что преподаватели у нас умные, и сейчас так же думаю. То есть преподаватели ерунды уж точно не напридумывают — так зачем же мне, недоучке, их проверять и поправлять? Это же просто глупо — а вот подписи поставить где надо вообще в текст бумаг не вникая — это будет, напротив, очень умно. Потому что экономит кучу времени и сил: мне — как раз силы, которые я не потрачу в попытках понять написанное, а преподавателям — время, которое им не придется тратить, чтобы объяснить мне то, что я в принципе пока понять не способна.