в руках Токко оказались ключи к шифру агентуры, им наконец удалось расшифровать кипу перехваченных за несколько лет радиосообщений. Вскоре, после титанических трудов, у японцев появилось почти полное досье сообщений, которые Клаузен отправлял в Центр.

Доказательства размаха шпионской сети Зорге были настолько исчерпывающи, что в вердикте сомневаться не приходилось. Любопытно, что японцев особенно возмутило содержимое портфеля с личными бумагами, которые Зорге оставил на хранение своему другу Паулю Веннекеру. После ареста Зорге Веннекер передал бумаги японским властям (неясно, сделал ли он это по собственной инициативе или по приказу Отта). В нем хранились старые любовные письма от бывшей жены Зорге Кристианы и его второй жены, Кати. Мало того что Зорге оказался шпионом, он был вдобавок тайно женат на гражданке Советского Союза[24].

После начала судебных заседаний японские власти решили наконец предать арест Зорге публичной огласке. Если верить воспоминаниям Шелленберга, только теперь, спустя восемь месяцев после ареста Зорге, его агент гестапо Мейзингер сбивчиво обрисовал это дело в общих чертах своему руководству. Вполне предсказуемо Мейзингер старался свалить всю вину на Отта, его неумение держать язык за зубами и неразборчивость в людях[25].

Берлин переживал глубокое потрясение. “В ходе длительного и неприятного заседания с Гиммлером мне пришлось обосновать наше сотрудничество с Зорге, – писал Шелленберг. – Что же касалось посла Отта, Мейзингер сделал все возможное, чтобы уничтожить его. После тщательного изучения доказательств стало вполне очевидно, что сам Отт, которого Зорге постоянно использовал в собственных целях, не был виновен в соучастии в шпионской деятельности”[26].

Гиммлер, никогда не доверявший Зорге, сообщил фюреру, что их ценный информатор в Токио на деле оказался советским шпионом. “В конфиденциальной беседе с Гиммлером Гитлер согласился, что ответственность в этом деле не должна коснуться разведслужбы Германии”[27]. Тем не менее Гитлер критически отнесся к слабости Отта. “Гитлер придерживался мнения, что человеку, занимающему положение Отта, непозволительно настолько увлекаться дружескими и доверительными отношениями, чтобы раскрывать конфиденциальную политическую информацию. Отту повезло, что Гитлер столь объективно рассудил этот вопрос. Его отозвали с должности посла, и хотя Мейзингер получил тайное указание найти новые доказательства, ничего найдено не было, и никаких дальнейших мер против него предпринято не было”[28]. Злополучный Отт попытался искупить свою вину, попросив отправить его на линию фронта. В переводе ему было отказано, и он был сослан в консульство Германии в Пекине. Именно там в конце 1942 года он узнал, что его единственный сын Подвик погиб под Сталинградом.

Виновными в нарушении Закона о поддержании мира и Закона о национальной безопасности и Одзаки и Зорге были признаны только 15 декабря 1942 года. Их дело – как преступление, каравшееся смертной казнью, – было автоматически передано для вынесения приговора в Верховный суд. Официальное советское информационное агентство ТАСС заявило, что “ни один представитель советских властей и советского посольства не имеет прямого отношения к этому делу”[29]. В неофициальной беседе один чиновник советского посольства назвал это дело “заговором, сфабрикованным пятой колонной элитной гвардии и специальной полиции Гитлера. Москве ничего об этом не известно”[30].

Не ясно, была ли Москва в курсе того, что стало известно в зале суда об отношениях Зорге с Катей. Русская жена Зорге не упоминалась ни в одном из репортажей в прессе. Но, как бы то ни было, есть вероятность, что беспощадная логика тайной полиции просто требовала устранения всех недоработок по делу Зорге. В личном деле Кати указано, что наблюдение за ней было установлено начиная с октября 1941 года. В ноябре 1942 года ее уволили с завода и арестовали. В официальной трудовой книжке в июне того года указано “выговор с предупреждением за беспечность и срыв графика”. Официальная причина увольнения указана как ст. 47 КЗоТ РСФСР, пункт Д – “преступная деятельность”, – при этом ее характер не уточняется.

Катю Максимову приговорили к пяти годам ссылки в селе Большая Мурта, в 120 километрах от Красноярска. Весной 1943 года она написала два письма сестре в Москву, жалуясь на холод, недоедание и слабость. Тем летом Катя серьезно заболела и попала в местную больницу. Ухаживала за ней Любовь Ивановна Кожемякина, вспоминавшая в 2011 году, что глаза ее пациентки “были большие, серые… Кто она такая была – [я] не знала, однако чем-то она запала мне в душу. Лежит на кровати измученная, бледная. «Может, воды?» – спрашиваю. Не отвечает – смотрит только, глаза большие, серые. И слеза по щеке”[31]. Два единственных сельских врача двумя годами ранее ушли на фронт. Лечить ее было некому. Когда на следующий день Кожемякина вернулась на смену, Катина койка пустовала. Пациентка умерла, ее похоронили на местном кладбище. Могила была уничтожена после войны. Зорге так и не узнал ни о судьбе своей жены, ни о жестокой неблагодарности советского государства по отношению к женщине, которая ждала его все эти годы.

Японское правосудие, что удивительно для авторитарного государства, работало щепетильно и безукоризненно. Подготовленные Токко материалы следствия были собраны в исчерпывающие три тома гораздо профессиональнее, чем поспешно собранные НКВД улики против сотен тысяч подозреваемых в шпионаже в 1930-е годы. Одзаки несколько недель готовил проникновенное обращение к суду, объясняя, что руководствовался своего рода патриотизмом и на самом деле не нарушил неприкосновенного принципа кокутай – естественной связи, которой каждый японец обязан своей родине и императору, земле и духам предков. Одзаки не отрицал своих коммунистических взглядов, утверждая, что действовал в интересах своей страны.

Зорге, в свою очередь, сообщил суду, что “не думал и не планировал устраивать в Японии коммунистическую революцию или каким-то иным образом насаждать там коммунизм… Тем не менее я беру на себя полную ответственность, поэтому прошу вас отнестись к моим японским коллегам как можно снисходительнее”[32]. Это ни на что не повлияло. 29 сентября 1943 года Одзаки и Зорге приговорили к смерти через повешение. Для Одзаки – быть может, не только для него – этот приговор стал полной неожиданностью.