Радикальная группа Императорской армии осуществила мягкий переворот, взяв верх над своими оппонентами. Правительство Коноэ оказалось под контролем радикалов. Едва второй кабинет министров Коноэ был сформирован, в официальной резиденции главного секретаря, Кэндзи Томиты, возобновились встречи “Общества завтраков” – в состав которого вошел и Одзаки. Он также продолжил работать в Отделе расследований Южно-Маньчжурской железной дороги, ставшей руководящим центром военной разведки в отношении Китая.

Устранив сторонников умеренной политики, можно было садиться за серьезные переговоры о полноценном военном альянсе между Японией и Германией. Цели Японии были очевидны даже не слишком посвященному в детали Мияги. “Японская дипломатия рассчитывает укрепить союз Германии и Италии, устранить или бойкотировать влияние Соединенных Штатов и Великобритании на Востоке, завершить войну в Китае и создать самодостаточную Восточную Азию и новый порядок в Восточной Азии”, – докладывал Мияги[24]. 23 августа Риббентроп направил Генриха Штамера в Японию в роли своего личного посланника вести переговоры о формировании нового союза[25]. Все его передвижения были организованы Южно-Маньчжурской железной дорогой, поэтому Одзаки – а значит, Зорге и Центр – получили все подробности маршрута Штамера едва ли не одновременно с самим Риббентропом[26].

К середине сентября Штамер и Мацуока завершили переговоры о формировании трехстороннего союза между нацистской Германией, фашистской Италией и Японией, или, как лаконично назвал его Муссолини, – “оси”[27]. В сущности, “ось” подразумевала глобальное разделение сфер влияния в мире будущего, где будет доминировать нацистский порядок. Япония согласилась “признать и уважать лидерство Германии и Италии в установлении нового порядка в Европе”, в то время как ей самой предоставлялось аналогичное право на “лидерство… в установлении нового порядка в Великой Восточной Азии”. В сферу влияния Японии должны были войти Маньчжурия, Китай, Французский Индокитай и острова Тихого океана, Таиланд, Британская Малайя и Борнео, Голландская Ост-Индия, Бирма, Австралия и Новая Зеландия. Что удивительно, Британская Индия должна была в рамках пакта Молотова – Риббентропа попасть в сферу влияния Советского Союза.

Важно отметить, что японцам предоставлялась возможность решить, хотят ли они принимать участие в войне против Великобритании и когда. Очень важно также, что Германия разделяла стремление Японии не вовлекать в войну Америку, рассчитывая, что перспектива сражений как в Атлантике, так и в Тихом океане вынудит Вашингтон и далее придерживаться политики изоляции. Для этого Мацуока назначил новым послом Японии в Соединенных Штатах адмирала Китисабуро Номуру, влиятельного сторонника дружбы США и Японии, у которого были солидные союзники в Вашингтоне, в том числе сам президент Рузвельт.

Крайне важно было также не дать Советской России вступить в альянс с Британией и Америкой. В пятой статье трехстороннего соглашения особо оговаривалось, что “вышеуказанное соглашение никак не затрагивает существующего в настоящее время политического статуса между каждым из трех участников пакта и Советским Союзом”. Кроме того, в ходе своего визита в Токио Штамер настойчиво намекал, что улучшение отношений между Японией и Советским Союзом вынудит Америку сохранять нейтралитет[28].

Японцы не стали дожидаться формального подписания соглашения, состоявшегося 27 сентября (“в 19-й год эры фашизма [1940]”, как следует из высокопарной официальной датировки документа[29]), чтобы приступить к своей части большого раздела территорий. 19 сентября японские экспедиционные войска отправились с Тайваня во Французский Индокитай, захватив после ряда непродолжительных стычек провинцию Тонкин. Зорге эти новости очень обрадовали. Чем дальше на юг отходила Япония, тем дальше она отодвигалась от Советского Союза – и предположительно, тем ближе было окончание войны и его возвращение домой.

“Не забывайте, пожалуйста, что мне уже между делом стукнуло 45 лет, что из них на службе у Вашей фирмы я провел свыше 11 лет… столь продолжительное время при существующих здесь условиях может подточить здоровье даже самого здорового человека, – напоминал Зорге Центру в октябре 1940 года. – При сем прошу не забывать, что я тоже живу здесь безвыездно… и что я ни разу, как другие «порядочные иностранцы», не выезжал отсюда через каждые 3–4 года в отпуск, что этот факт… может… даже показаться подозрительным”. Он также утверждал, что “Фриц (Зорге называет Макса Клаузена его кодовым именем. – Прим. ред.) страдает столь серьезной… болезнью, что не приходится более рассчитывать… на возвращение им былой работоспособности…. Сейчас я освоил его работу и возьму ее на себя”[30].

Это было не так. На самом деле Макс с небывалым рвением вернулся к работе. Невзирая на сердечный приступ и три месяца, проведенных в постели, Клаузену удалось осуществить около 60 выходов в эфир в 1940 году – на десять больше, чем в предыдущем, – отправив 29179 слов, трудоемкий рекорд для токийской резидентуры. Но если ложь Зорге предназначалась для того, чтобы ускорить возвращение, которого так жаждали и он, и Клаузен, то ответ Центра был столь бестактен, словно был рассчитан на уничтожение последних следов лояльности, теплившихся у Клаузена и к коммунистической идеологии, и к своим руководителям в Москве.