Я пользуясь возможностью слезаю с его коленей, усаживаюсь на сиденье рядом и оправляю свою одежду, пытаясь решить с чего начать свое признание.

Но Костя заговаривает первым:

— Насчет того случая, Надь, — он неприязненно морщится.

А я даже не сразу понимаю о чем он говорит. Но он уточняет:

— На корпоративе, когда я с Даной…

— Боже, не надо! — вздрагиваю, и даже отползаю от него по сиденью.

Но Костя ловит меня за руку:

— Надо, Надюш, — настаивает он обманчиво мягко. — Знаю, что тебе больно об этом вспоминать, но я настроен серьезно, потому обязан наконец объясниться. Я должен был сказать раньше, но обстоятельства не позволили и ты не хотела слушать. Сейчас понимаю, что не хочу оставлять это между нами.

— Если не собираешься аргументированно доказать, что у тебя с теми бабами ничего не было, то лучше заткнись, — отрезаю. — Ах да, ты же не можешь этого доказывать, ведь твоя милая малышка — живое доказательство твоего предательства. Спасибо, что хоть не от всех трех шлюх детей заимел. Значит не предохранялся ты только с матерью Аленки? Остальные не вызвали у тебя такого доверия? — мои вопросы сочатся ядом.

Но ведь он сам толкнул меня на эту дорожку. Была бы моя воля, я бы никогда об этом не вспоминала. А теперь мне просто снова хочется его убить, а никак не рассказывать о сыне. Ненавижу.

— В том и дело, Надь, — Костя сжимает мою ладонь в своей крепче, не позволяя мне освободиться. — Я вообще ничего не помню с того корпоратива. Знаю, что это меня никак не оправдывает. Но если честно, я был уверен, что меня просто опоили и решили развести на бабки. Я хотел все выяснить и принести тебе доказательства. Однако… Дана сказала, что беременна. И я должен был сначала убедиться, что ребенок не мой.

Мы оба знаем, чем это закончилось, но он продолжает:

— Я не хотел причинять тебе еще большую боль, — он немилосердно целует мои пальцы. — Клянусь, думал, как только убежусь, что она соврала, приду к тебе и во что бы то ни стало докажу, что у меня с ними ничего не было. Но ДНК-тест показал, что Аленка моя. Девяносто девять и девять. Все как положено. Клянусь, я несколько раз перепроверял. В строжайшей тайне от Даны, чтобы она не могла подтасовать биоматериал. Она моя. И плевать, что я совсем не помню, как мог такое допустить. Как ты и сказала: моя дочка — живое подтверждение того, что я облажался. И я просто не смог позволить себе прийти к тебе с подтверждением своего косяка. Но ты себе представить не можешь, как сильно я хотел…

— А что изменилось, Кость? — выдавливаю сухо, а в глазах слезы стоят. — Тебе стало меня не жалко? Или перестало быть стыдно? С чего ты вдруг решил, что я обязана все это слушать теперь?!

— Ничего не изменилось, Надь. В том и проблема. Я увидел тебя снова, еще в больнице, когда Дана посмела на тебя рот открыть и понял, что вообще ничего не изменилось у меня к тебе. Я все еще хочу смотреть только на тебя. Оберегать тебя. И просто хочу я тоже только тебя. Мне больше никто не нужен. Клянусь. Все эти четыре года я будто в криокамере был. Не жил — существовал. А ты врезалась в меня там, в холле больницы и будто снова растопила. Мне так снова жить захотелось. Надь. Умоляю, позволь мне снова жить, а?

— Ты сейчас шутишь? — опешивше выдавливаю я.

— А похоже? — он глядит серьезно, даже хмуро.

— Я уже не знаю, что на тебя похоже, Кость, — выдавливаю я. — Мы четыре года не виделись и еще бы столько же не увиделись, если бы не случайность. Так с чего ты вдруг теперь решил, что жить без меня не можешь?

— Я всегда это знал, Надь. Просто держался от тебя подальше, чтобы ты ничего не знала о моей жизни. Понимал, что это тебя ранит еще сильнее, — он болезненно морщится. — Но теперь ты ведь все равно уже все знаешь. Выходит сама судьба нас свела обратно, Надь.

— Ерунду не неси, — отмахиваюсь я, пытаясь сбросить это наваждение. — Уж ты-то меньше всех веришь в чушь вроде судьбы.

— Видишь, как все-таки хорошо ты меня знаешь? — он притягивает мою руку к своим губам и коротко целует пальцы, глядя мне в глаза. — Умоляю, только не отказывайся сразу. Я понимаю, что тебе не просто принять такое решение. И ты можешь даже продолжать ненавидеть меня. Но просто позволь нам быть. Если ты так и не сможешь принять меня, клянусь, я оставлю тебя в покое. Уйду и больше не потревожу тебя. Обещаю.

— Не слишком ли ставки задрал? — фыркаю я, выдергивая у него свою руку и отворачиваюсь к окну.

Мы уже едем по коттеджному поселку. И скоро приедем к Аленке, в которой я души не чаю, и которая так отчаянно нуждается в моем тепле. А в саду меня ждет сынок, который мечтает о папе. И что-то мне подсказывает, что Костя будет счастлив узнать, что у него есть сын.

А еще он говорит, что не может без меня. И мое предательское сердце спотыкается от этих его наглых слов.

Что если все, что он говорит — правда? Что если и измена была просто огромной пьяной глупостью, о которой он теперь искренне сожалеет? Что если он и правда скучал по мне все эти годы хотя бы на долю того, как по нему скучала я?

Вздрагиваю, когда его шершавые пальцы касаются моего лица и бережно заправляют волосы мне за ухо:

— Ставки и правда высоки, — говорит он тихо, но так близко, что у меня опять дурацкие мурашки. — Но я в себе уверен. Я больше никогда не подведу тебя. Надь, просто позволь мне доказать тебе это.

Я даже дышать перестаю, чувствуя его горячее дыхание на своей щеке.

Машина наконец останавливается у Костиного дома и я тут же пользуясь возможностью выскакиваю на свободу, желая получит глоток свежего воздуха и не менее свежих мыслей. Пока дело обстоит очень плохо. И очевидно, что наедине мне с этим змеем лучше вообще не оставаться.