В крематории проводились экскурсии, во время которых рассказывалось о пользе «огненного погребения». Алексей Орешников вспоминает 1928 год: «Со старого кладбища я прошел на новое к крематорию, около которого стояла громадная толпа, ждавшая очереди на осмотр; пускали группами по записи бесплатно, но можно было, заплатив 25 к., пройти, что я и сделал. Насколько снаружи крематорий непривлекателен, настолько приятное впечатление делает внутри. Когда мы собрались около того места, где опускается гроб с телом вниз, нам какой-то интеллигентный молодой человек рассказал о кремации, показал, как пустой гроб поднимается снизу и опускается, провел к колумбарию, где расставлены в нишах урны [с] сожженными костями, рассказал пользу кремации и вред погребения; после спустились вниз к печи, где при температуре в 1 000 по Цельсию сжигается труп; сегодня сжигали тело какого-то беспризорного, мы по очереди проходили к оконцу и, быстро взглянув, проходили дальше, можно было рассмотреть только клокочущее пламя; оставалось рассмотреть только устройство низа печи, но я не пошел и отправился домой» [147] .

Одним из общественных активистов, радеющих за идеи кремации, был Гвидо Бартель. Он писал о кремации во многие советские журналы. Его монография «Огненное погребение (кремация)» переиздавалась в 1925, 1928 и 1930 годах. Свою позицию Гвидо Бартель аргументировал просто: «Стоимость сжигания должна обойтись в пределах 10 руб. Если к этому прибавить расходы на дешевый гроб, дешевое одеяние, то ясна материальная выгода для широких масс». «Кремация — культурный способ борьбы с вековыми предрассудками», — писал он в 1925 году в «Красной газете» (Бартель 1925: 28). Как этнический немец, Гвидо Бартель был арестован в 1941 году и погиб в советских лагерях спустя два года.

Надо сказать, что уже в 1930-е годы советские руководители начали терять интерес к кремации как к эффективному идеологическому оружию. В этот период не было возведено ни одного нового крематория, а сама кремация стала уделом партийных и государственных деятелей. Простые же советские граждане предпочитали погребение в земле.

Точку на кремационном движении поставила война. В послевоенное время у огромной страны не нашлось ресурсов для строительства дорогостоящих крематориев. Сама кремация к тому же стала ассоциироваться с печами концентрационных лагерей и ужасами Второй мировой войны. Интерес к применению огня возобновился в 1970-е годы на волне общих попыток реформирования похоронной сферы, однако действительно мощным трендом кремации не стала. К моменту распада СССР в многомиллионной стране действовало всего 5 крематориев.

Во время Великой Отечественной войны упадок похоронного дела становится своего рода нормой. Кладбища центральной России страдают не только от боевых действий, но и подвергаются разграблению и разорению со стороны самих советских граждан: деревянные кресты используются в качестве дров. В 1942 году администрация осажденного Ленинграда принимает декрет, согласно которому требует от местного похоронного треста «Похоронное дело» остановить уничтожение кладбищ. Кресты массово уничтожались не только в блокадном Ленинграде, но и в Курске, в Московской и Калужской областях и т. д.

Война не только привела к прямому уничтожению некрополей, но и фактически положила конец попыткам советских властей реанимировать похоронную сферу: разрушенную страну необходимо возвращать к жизни с помощью строительства дорог, заводов и жилья, а не фабрик по производству гробов. С конца 1940-х и до 1960-х годов похоронная сфера становится, по сути, сферой ответственности самих советских граждан: каждая семья самостоятельно искала варианты изготовления гроба, занималась копкой могилы и подготовкой места погребения, установкой и изготовлением памятников (Merridale 2001; Rouhier-Willoughby 2008). Де-факто похоронная сфера никак не контролировалась властями.

В это время распространяется практика бриколажа, то есть самостоятельного изготовления любых похоронных аксессуаров из подручных материалов. Памятники изготовлялись из обрезков труб, старых деталей, металлических перекрытий и т. д. Ограды и гроб делались в столярных цехах предприятий, где трудился умерший человек. Как отмечает Павел Кудюкин, «жизнь от яслей до гроба» зависела целиком от предприятия, на котором трудился человек (Кудюкин 2012). В социалистической стране действовала теневая кустарная экономика, которая производила и необходимые похоронные атрибуты.

Практика бриколажа и самодельных траурных предметов начинает складываться еще в 1920-е годы, вместе с хозяйственным кризисом в этой сфере. Из дневника советского плотника Константина Измайлова мы узнаем, что гробы для нужд советских граждан делаются в обычных мастерских: «1925 год. 9 апреля. Понедельник. День сегодня теплый, тает здорово, ветра холодного нет. Я с утра работаю по-столярному в амбаре, потому что тепло сегодня. Сделал гроб для ребенка раймилиционера. За работу получил 1 рубль. Вечером — на репетиции в клубе. Готовим пьесу "Встреча", в одном акте (с. Подъячева). Ночь теплая, лунная. 19 ноября. Четверг. Сегодня рано умер наш сродный дедушка Терентий Егорович Измайлов. Умер от пьянства. Был здоров, ничего не указывало, чтоб он мог умереть. Вчера, в среду 18 ноября, он напился пьяный, пел песни. Хотел только погулять старик, а ночью его схватило. Не перенес похмелья и умер… Я днем сделал ему гроб и в 3 часа дня сегодня похоронили. После похорон купили вина на его оставшиеся деньги и напились все в дым пьяные, потом прокутили всю ночь. День сегодня: всю ночь дула сильная буря, потом поднялся темный буран. После бурана — мороз, снегу мало. Итак, 19 ноября в четверг, наш дед Терентий умер… 1927 год 21 июля. Четверг. Утром встал до солнца, кое-что поработал по-домашности. Потом опять за верстак. Сегодня я работаю поденно в лавке инвалидно-кооперативного объединения по столярному делу. Работаю вместе с Меркуловым Василием Дмитриевичем, стариком, лет 73-х. Отделываем полки и прилавок и прочее… Работа 8 часов. За работу 1 рубль 80 коп. Подряжал Сизинцев А. А. После работы в лавке сделал гроб из своего материала для восьмимесячного ребенка ветфельдшера Кононенко. За работу получил 1 рубль. Потом подстриг двух почтальонов: Сиверухина и Орлова. За работу 10 копеек получил. Всего сегодня заработал 2 рубля 90 коп. Днем шел дождь» [148] .

Бриколаж поддерживался и официальной властью, которая считала, что тратить железо, бетон и дерево на похоронную промышленность расточительно в условиях жесточайшей экономии: «Речь идет не о том, чтобы сейчас, в военное время, воздвигать лишь особо памятные монументы — речь идет о создании памятников из подручного материала», — пишет архитектор К. Н. Афанасьев (Афанасьев 1944: 22–23). При этом поминальная символика советского времени вполне осознанно копировала деревянное зодчество Русского Севера: пирамидки, столбцы, тектоничность форм, глобцы. Один из ведущих архитекторов того времени А. Чалдымов так отзывался об этой стилистике: «Обычный столб, символ захоронения одного человека, потом перекрытие, потом крест или икона. Эта форма вызывается не только соображениями эстетики, но и тектоники. Поэтому, когда пришлось думать о форме звезды, понадобилось уделять внимание как "устроить" этот основной элемент композиции. Как дать ей чистую форму» (Советское изобразительное искусство и архитектура 1979).