Шрифт:
Проработал опытный крематорий чуть больше двух месяцев. Из-за постоянных поломок отечественной печи «Металлург» и значительного расхода топлива его пришлось закрыть — на одно сожжение уходило до 300 килограммов дров. Бережливые советские бюрократы одно время использовали даже мусор вместо дров. По воспоминаниям современников, по всей округе расползалось жуткое зловоние от сжигаемых тел и мусора. За время работы в крематории было произведено 379 сжиганий, причем большинство кремированных скончались именно от инфекционных болезней. И лишь 16 человек были сожжены согласно их завещаниям. К идее возведения новых крематориев возвращались в 1930-е и 1940-е года, однако каждый раз для строительства не находилось средств.
Кремация пропагандировалась не только в Петрограде. В апреле 1919 года управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич направил в отдел организации производства Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) письмо с просьбой «разработать проекты моргов, крематориев, мусоросжигателей и другие меры борьбы с возможными летом эпидемиями». Кремация становится делом государственной важности — многие советские города принялись разрабатывать проекты крематориев, которые, по замыслу творцов, должны были решить проблему с кладбищами, похоронами и эпидемиями [146] .
146
Ильф и Петров в «Золотом теленке» описывают отношение к кремации в советском обществе 1920-х годов: «Пробежав по инерции несколько шагов, вошедший остановился перед стариком швейцаром в фуражке с золотым зигзагом на околыше и молодецким голосом спросил: — Ну что, старик, в крематорий пора?
— Пора, батюшка, — ответил швейцар, радостно улыбаясь, — в наш советский колумбарий. Он даже взмахнул руками. На его добром лице отразилась полная готовность хоть сейчас предаться огненному погребению.
В Черноморске собирались строить крематорий с соответствующим помещением для гробовых урн, то есть колумбарием, и это новшество со стороны кладбищенского подотдела почему-то очень веселило граждан. Может быть, смешили их новые слова — крематорий и колумбарий, а может быть, особенно забавляла их самая мысль о том, что человека можно сжечь, как полено, — но только они приставали ко всем старикам и старухам в трамваях и на улицах с криками: «Ты куда, старушка, прешься? В крематорий торопишься?» или: «Пропустите старичка вперед, ему в крематорий пора». И удивительное дело, идея огненного погребения старикам очень понравилась, так что веселые шутки вызывали у них полное одобрение. И вообще разговоры о смерти, считавшиеся до сих пор неудобными и невежливыми, стали котироваться в Черноморске наравне с анекдотами из еврейской и кавказской жизни и вызывали всеобщий интерес» (Ильф и Петров 1931).
В 1920 году начинается строительство крематория в Москве, который, несмотря на пропаганду «огненного погребения», долгое время будет оставаться единственным. Будущий крематорий решено было разместить в недостроенной церкви на Новом Донском кладбище. Проект был разработан архитектором-конструктивистом Д. Осиповым. На церковную общественность это произвело сильное впечатление: в здании храма тело опускалось в подвал и погружалось в огненную печь, как в преисподнюю.
Из разрушенной лютеранской церкви Св. Михаила был демонтирован орган производства Вильгельма Зауэра и перевезен в здание будущего крематория. Помня неудачный опыт использования отечественных печей в петербургском крематории, для Донского крематория печь заказали в Германии у фирмы «Топф». В бывшем верхнем храме преп. Серафима Саровского был устроен ритуальный зал; в нижнем храме, выстроенном когда-то в честь благоверной княгини Анны, на солее и частично в алтаре установили немецкие кремационные печи. В центре ритуального зала пол раздвигался — и гроб опускался вниз.
В 1927 году крематорий заработал. Его директором стал Петр Иванович Нестеренко — дворянин с высшим военным образованием. Полковник царской армии, он после Гражданской войны эмигрировал во Францию. Уже в эмиграции заинтересовался кремацией и в 1926 году вернулся в СССР, проживал в маленьком домике недалеко от крематория. Как рассказывает историк и сотрудник Правозащитного центра «Мемориал» Никита Петров, согласно протоколам допроса Нестеренко, арестованного в 1941 году, директор крематория по ночам выполнял и важную государственную функцию: сжигал тела врагов народа, за это ему доплачивали 200 рублей в месяц. Благодаря материалам допроса мы знаем, что однажды ему привезли тела Зиновьева, Каменева и Смирнова. Он их, как положено, сжег, но неожиданно вернулись чекисты и потребовали выдать прах. В ответ на просьбу он вынес три ведра — с Зиновьевым, Каменевым и Смирновым соответственно. Чекисты порылись в ведрах, достали из них пули и увезли Ягоде, которому зачем-то были нужны пули, от которых погибли расстрелянные. Потом пули оказались у Ежова, и он их хранил в трех подписанных конвертах до самого ареста. При обыске пули были изъяты, отправлены в архив, где они и хранились до перестройки (Петров 2016).
В 1928 году в Донском крематории сжигалось 5 000 тел, или около 18% от всего количества умирающих в Москве. «Придавая, большое значение развитию кремации, Москоммунхоз установил низкий тариф на сожжение трупов. Сейчас сожжение трупа обходится в 1 рубль. Благодаря такому тарифу из года в год увеличивается количество сжигаемых трупов. В прошлом году было сожжено 3000 трупов, а в этом году это количество достигнет 6000». — писали московские газеты. «Рабочий класс, как передовой, призванный к переустройству старого общества, в деле сжигания умерших так же будет в числе первых клиентов крематория, и потащит за собой остальных», — писал председатель профсоюза коммунальников И. Дрожжин в журнале «Коммунальное хозяйство» за 1927 год (Труд 2012).
С открытием крематория страницы газет заполнили статьи и фельетоны, прославляющие кремацию как новый и, главное, идеологически правильный способ захоронения человека. В справочнике-путеводителе под названием «Москва безбожная» можно встретить такое сообщение: «… Новому быту не хватает той праздничной обрядности, которой так действует на "уловление человека" церковь. Красное крещение (октябрины), Красное бракосочетание (ЗАГС) еще выработают красивую обрядность, а вот уж обрядность Красного огненного погребения куда больше впечатляет и удовлетворяет, чем зарытие полупьяными могильщиками… в сырую землю на радость отвратительным могильным червям» (Паламарчук 1992). Крематорий и сжигание, по мнению В. Паперного, — «любимые темы культуры». Он ссылается на журнал «Строительство Москвы», который поместил в 1925 году целую статью под названием «Сжигание людских трупов». Статья начинается со слов: «Сжигание людских трупов завоевывает себе все больше сторонников». Крематорий в советской культуре постоянно противопоставляется кладбищу. Казимир Малевич даже пытается ввести в это противостояние своеобразный рационализм: «Сжегши мертвеца, получаем 1 грамм порошку, следовательно, на одной аптечной полке могут поместиться тысячи кладбищ» (цит. по: Паперный 1996; Куляпин, Скубач 2007).
В 1927–1932 годах действовало «Общество развития и распространения идеи кремации в РСФСР» (ОРРИК), работавшее в тесном сотрудничестве с «Союзом воинствующих безбожников». В 1932 году оно было преобразовано во «Всероссийское кремационное общество». Газета «Вечерняя Москва» писала: «В Москве состоялось первое собрание учрежденного Общества распространения идей кремации в СССР. Общество объединяет всех сочувствующих этой идее. Годовой членский взнос составляет 50 копеек. Общее собрание решило организовать рабочие экскурсии в крематорий в целях популяризации идей кремации и привлечения новых членов» (Головкова).
Заведующая похоронным подотделом МКХ (Московское коммунальное хозяйство) товарищ Феодосия Павловна Газенбуш стала главой нового кремационного общества. В заявке на регистрацию ее рукой написано: «Образование такого общества крайне желательно в целях пропаганды и популяризации идей кремации среди широких масс населения и содействия крематорному строительству нашего Союза» (Леснов 2012). Как человек, ответственный за все похоронное дело в Москве, она понимала спасительную силу крематория, который мог бы значительно улучшить ситуацию с погребением и кладбищами столицы. Кремирована она была здесь же, в Донском крематории, в 1954 году.