Тем временем к ней бесшумно подошла Фринни и спросила:

– А где Корн?

– Ушёл в город, – буркнула Вакса.

– Ясно. Если вернётся и захочет поужинать – еда будет на керосинке.

Эх, мамы! Вёх невольно улыбнулся. Будто Корну пять лет, и он понятия не имеет, где дома разжиться провизией. А ведь позапрошлой зимой, если не врали именные зарубки на косяках, все детишки обогнали отца. Особенно этот дятел-переросток отличился.

– Пусть попробует не прийти! Завтра вставать в такую рань! – проворчала Вакса.

– Лишь бы не опоздал. Ему ведь завтра не стучать, а помогать музыкантам, и заодно нам с вагончиком.

Что-то нешуточно раздражало и без того взбалмошную Ваксу. Раньше она не имела привычки смотреть в одиночестве на дождь и говорить с Фринни так отрешённо и нехотя. Отметив это, Вёх начал читать, тихий разговор не мешал ему, но не тут-то было: со двора послышался грохот ботинок Тисы, обитых жестью. Он с досадой цокнул и закрыл книгу.

– Полный дом бесполезных клоунов, – ядовитым голоском сказала Тиса, выжимая на пол хвост русых волос, щедро набитый для красоты витыми проводками, – водосборные бочки никто не поставил.

– Ох! – Фринни схватилась за голову. – Я даже не вспомнила про воду! Пришлось бы снова покупать.

– Не благодарите!

Деревяшка, хоть и промокла до нитки, даже не подумала переодеться в сухое. Она решила не терять времени и, раз уж таскание бочек разогрело её, отыскала свободное от хлама местечко да принялась энергично растягиваться в шпагате.

Обстоятельства брали верх. Змеёныш понял, что уже не сможет ни на чём толковом сосредоточиться и выбрался из убежища.

– О, ты тоже здесь! – обрадовалась Фринни. – А я думала, сбежал вместе с Корном. Как твоя спина?

– Так себе, – скривился Вёх, потирая поясницу.

– Может, попросишь Тису размять?

– Деревяшка мне доломает хребет! В прошлый раз всё мясо с костей поотрывала.

– О, принцесса заныла, – отозвалась Тиса.

– Доска заговорила! – передразнил Вёх, перешагнув через её вытянутую ногу, и запел на манер детской песни: – Тиса стругана, гладка! Деревяшка и доска!

На кухонном столе уже ждали кусочки серого хлеба и жестяной кувшин с желудёвым какао. Настоящего молока там, конечно, не было, только мутная белковая бурда, которую время от времени раздавали бесплатно возле управы, просто чтобы не вымерли все нищие. Змеёныш давно привык к мыльно-гороховому вкусу этого пойла – вкусу покоя и безопасности.

В чугунной гусятнице над пламенем керосинки лениво забурлило рагу, сдобрив тоскливую тишину. «Неужели кто-то и правда в таком железном корыте готовит целого гуся? Это же чудовище фунтов десять весом. Десять фунтов мяса!» – думал с восхищением Вёх, сдувая с какао сизый дымок.

Надтреснутый голос вскоре выхватил его из грёз:

– Проснулся наконец-то!

Доносился он из уголка старших. Глава семьи выбрался на кухню, волоча за собой хвост старого халата и неспешно расположился за столом. Он надевал эти лохмотья даже поверх уличной одежды, которую ленился снять.

– Доброго денька, папаша! – учтиво ответил Вёх – Какой у нас план на завтра? Я выступаю с утра?

– Хороший вопрос, – Инкриз почесал макушку, выкрашенную басмой. – Думаю, нет, готовься к вечеру. Ярмарку открывают в этом году музыканты. Кстати, может, они будут так добры поиграть тебе и девочкам. Это уж как Корн договорится.

– Так он ушлёпал к ним?

– Нет, скорее, к новым друзьям. Лабухи ещё не приехали, заявятся ночью.

Запивая липкий ржаной кусок, Вёх закатил глаза. Друзья в городе, вот же выискался король мира! Лучше бы думал, как им всем побольше заработать.

– Я всё хотел спросить у вас с Фринни, – обратился Змеёныш, деловито наморщив лоб, – вы не думали расширить репертуар? Ну, мы могли бы освоить марионеток, там же только ширма нужна, а сюжеты сами придумаем.

Инкриз рассмеялся, откинулся на спинку кресла и сложил на табурет свои ноги в женских сапогах из разных пар. Обернулся к выходу во двор, понаблюдал как тянется в бочку струйка дождя.

– Понимаешь, в мире площадного искусства каждый на своём месте, а когда он начинает посягать на чужие… С теми же куклами всё сложно. В молодости я попробовал раз организовать вертеп. И даже дал пару вполне успешных представлений, пока не попался настоящим кукольщикам на глаза. Долго же меня били! Но я на всю жизнь запомнил цену чужому искусству, и мне стыдно, что я просто решил бездарно передрать целую культуру, целый маленький мир. Оказывается, куклы разговаривают через пищик за щекой, а не чистым голосом. Этому нужно отдельно учиться, а я как малахольный пытался отвечать самому себе уголком рта. Кроме того, нужно смотреть, что за публика вокруг. Чего не расскажешь детям, то у егерей вызовет улыбки. А ведь это чистый экспромт!

– Если бы кто-то вырядился как я, обмазался сажей и неумело крутил горящий носок на верёвке, я бы его облил бензином и дал прикурить, – задумчиво отозвался Вёх.

– И другим будет уже неповадно. Всё так.

Бездарный день сжалился и после заката подкинул Вёху бессонницу, несколько часов которой он потратил на чтение. Перевалило за полночь, когда вернулся Корн. Видимо, он надеялся прокрасться к своей лежанке без свидетелей, поэтому, увидев огонёк масляного светильника, воровато сощурился. Змеёныш высунулся из балдахина и приложил к губам палец. Корн кивнул, осторожно вешая оглушительно шуршащий плащ. И ведь спросишь – ни за что не расскажет, где пропадал. Вёх жутко захотел поиграть в расследование: пошарить по карманам, с видом знатока осмотреть рукава, поскрести пятна, но, когда сводный брат захрапел и ничто не могло помешать инспекции, желание растворилось. Шпионить за своими – такое себе занятие. Голос Нага в голове любил запоминать всякие мерзости, он бы мусолил игру ещё с месяц.