Компания пятидесятилетних немцев навеселе угощает пивом девушку, с виду младше их вдвое, и кожа ее вдвое темнее. Загнав ее в угол дарёным напитком, они пытаются угадать, откуда она родом, говоря на английском, их общем языке. «Да, идет война с терроризмом, — говорит она, — но все не так уж страшно». «То есть можно и без паранджи? — смеются мужчины, донимая ее вопросами, подстрекая к признаниям. — А в Пакистане вы вообще пьете?» «В Европе я пью больше», — признается она. «Чем ты занимаешься?» — атакуют они. «Работаю в ООН, — говорит она, — я бы хотела вернуться, чтобы бороться с бедностью». Это им не нравится, они требуют деталей, пытаются уличить ее во лжи. Знает ли она, что такое бедность? «Неделю в месяц я работаю в поле с отцом». Она не та, за кого они ее приняли. И что им с этим делать? Как выбросить из головы ее — молодую и красивую, и к тому же решительную, умную, с активной позицией? Они отказываются принимать ее всерьез: «Не может быть, чтобы твой случай был типичным: много ли в Пакистане таких, как ты?»

Эти мужчины не похожи на борцов с бедностью. «У меня небольшой заводик», — сообщает главарь компании в красных штанах, с ноги открывший дверь в вагон-ресторан (он извинился перед девушкой, так завязалось их знакомство). «Я делаю паркет. И ламинат. Который похож на дерево». Он гладит поверхность стола из огнеупорного пластика. «Ведь это дуб?» — спрашивает она, почти уверенная в своем предположении. «Нет! — победоносно восклицает он. — Пластик!»

Девушка уходит. Мужчины обсуждают ее на немецком. Я не знаю, что именно они говорят, но знаю, что они говорят о ней. И все-таки я завидую даже такому докучливому вниманию. Она их типаж?

Почему они выбрали ее как мишень для своих назойливых вопросов, скучных историй? Пакистанская девушка младше меня, но лицо ее покрыто акне, а между блузкой и джинсами ободок жира. Почему они выбрали не меня? (Неужели я ничем их не лучше?)

Небо затянулось тучами. Мы въезжаем в Северную Европу.

Через вагон-ресторан идет девушка в короткой юбке. Мужчины устремляют свои взоры на новую жертву. Они с наслаждением следят за тем, как она борется с чемоданом, пытаясь протащить его через узкий проход у бара. Она уходит быстрее, чем они успевают ее задержать. Рядом сидят еще две одинокие девушки. Теперь выбор падет на них? Или на меня? Или лучше мне завести разговор с одной из них? Нет. Пространство путешествия эротично. Здесь нет не-сексуальных соприкосновений.

«Не принимай это близко к сердцу, — сказал ты, — ты просто не мой тип». Тогда, может, я атипична?

«А у меня, кажется, типа нет», — ответила я.

(Конечно, ты хотел, чтобы я приняла это близко к сердцу.)

Появляются две женщины. Они подходят к трем оставшимся у бара мужчинам (их предводитель ушел вслед за мини-юбкой). Женщинам около пятидесяти, и они одеты по-девичьи, в яркие топы и укороченные брюки, одна целиком в желтом, другая — в белом.

И всё перевернулось.

Женщины заказывают пиво и скользкие хот-доги в чудных тарелках. Смотрю, как они флиртуют на иностранном языке, и это похоже на немое кино, женщины разыгрывают представление перед мужчинами — стоит ли им попросить к торту взбитые сливки (они сдаются, изображая неохотное — надлежащее их женственности — согласие на удовольствие). Типично. Их спектакль — как вышедшая из строя проводка: нет искры. Да они и сами не ждут результата.

Как бы мне ни были скучны эти мужчины, я бы все же хотела, чтобы они выбрали меня! Выходит, я желаю одного — быть желанной, и любая встреча может удовлетворить эту потребность? Нет, я также желаю аннигилировать желание, столкнув его с его объектом. И этот объект — если мы говорим о тебе — весьма примечателен, атипичен.

Атипичным называют то, что нельзя связать с одним топосом — категорией, но также местом. Древние греки использовали loci (место), чтобы в нем добраться до сути: всякое место есть topos [53] , встреча пространства с идеей, тема. Каждый топос был мнемоническим путешествием: локация запускала воспоминание, эмоцию, стадию спора и создавала сочленение мыслей, которое соотносилось с покрытым расстоянием, занятой территорией. Однако то был досократический период, писать во время ходьбы было непросто, и большая часть тех мыслей была утеряна. До нас дошло только слово. Loci (множественное число) противоположно локусу. Это место, конечная точка, статичность, а значит, то, что они обнаружили, было открыто по пути из одного места в другое, между узлами вдоль дуг, хоть мы и не знаем, куда и откуда они держали свой путь, прерывали его ради вещей рукотворных или природных, задерживались ли в каждом городе, каждом доме, у каждого дерева; располагались ли явления, формировавшие их мысль, рядом, или же их разделяли метры, мили, страны.

Я замирала в переходных местах, в лифтах, на эскалаторах, в коридорах, на улицах, в узких отсеках, соединяющих вагоны поезда, и думала о тебе. И двигаясь сквозь движущиеся места, я особенно часто вспоминала о наших прогулках и разговорах, воспоминания о которых запускаются похожим движением, пока мне не начало казаться, что этому воспоминанию не было места в реальности и его оживляет только мое путешествие в настоящем, прикрепленное к новому топосу, становящееся новой темой, отчего я только отчасти уверена, что нам правда случалось идти рядом.