— Командир Шюн.

— Повтори!

— Шюн Тьсюн-мау [70] .

— Сколько кораблей?

Шпион покачал головой. Другая бровь полетела на палубу. Только теперь мужчина закричал.

Ребенок внутри меня содрогнулся: он все понимал. Я погладила живот и мысленно извинилась.

— Повторяю еще раз. Сколько кораблей? Что за боеприпасы? Какой приказ выполняет флотилия?

Узник сморгнул кровь, затекающую в глаза, и посмотрел Ченг Яту прямо в лице. Следующие фразы он произнес на мандаринском диалекте, языке правительства, но достаточно простыми словами, чтобы их мог понять каждый:

— Приказ убить тебя, грязное бандитское отродье. Будь проклята твоя гребаная мать!

Я отвернулась, попыталась заткнуть уши, но эти крики могли бы пробиться и через стены. Я сделала ошибку, посмотрев на шпиона еще раз. Нос пленника исчез, и на его месте темнела кровавая дыра, в которой проглядывали хрящи. Видимо, я чуть не упала, потому что меня поддержали сзади за плечи.

Ченг Ят резко обернулся, его лицо стало алым, как раскаленный уголь.

— Приведите ее ко мне. Сюда.

Меня подняли, подталкивая вперед.

— Ты! Я велел тебе не смотреть. Но ты настояла! Хочешь совать свой нос во все дела моего корабля? Что ж, давай! Бери! — Он протянул саблю. — Думаешь, ты умнее? Думаешь, у тебя получится лучше? О да, я вижу, ты осуждаешь меня. Покажи мне, покажи нам всем, какая ты храбрая и умная!

Я отшатнулась, держась за живот в попытке унять ноющую боль — протест то ли ребенка, то ли моего желудка, который грозился вот-вот лопнуть.

— Не обращай внимания на ребенка, — бросил Ченг Ят. — Он не видит и не слышит. — Он вложил саблю мне в руку: — Дальше подбородок или пальцы? Тебе выбирать!

Если муж намеревался преподать мне урок мужества, он ошибся. С абордажной саблей, оттянувшей своей тяжестью руку, я поняла, что отрубание конечности не требует храбрости, но нужна причина. Особой ненависти к пленнику я не испытывала. Скорее, он казался жалким упрямцем, готовым расплатиться жизнью за гордость, яростно преданным неведомому командиру, отправившему его на смерть. От своей команды Ченг Ят ожидал той же преданности, но в том-то и дело: такова работа солдата — убивать или пасть на поле брани, а вовсе не вызывать жалость или сострадание. И все же я не могла отделаться от мысли, что несчастный, привязанный к мачте, с прибитыми к палубе ногами, пытающийся совладать с дрожью, самый смелый среди нас.

Пока что пытка не выудила из него почти никакой информации. Еще один удар саблей — и он потеряет сознание. Надо выбрать другую стратегию. Положив саблю на палубу, я вспомнила все, что умела в прошлой жизни, и проворковала:

— Я собираюсь стать матерью. У тебя есть дети?

Рот шпиона скривился в печальной ухмылке.

— Ответь на несколько вопросов, и я отправлю тебя домой. К твоей семье. К жене. К прекрасным дочерям и сыновьям.

Слезы или пот блестят у него на лице? Он хочет довериться мне или же я хочу так думать?

Ченг Ят наклонился и потянулся за саблей. Северянин кашлянул сквозь сомкнутые губы. А потом открыл рот и снова плюнул. Густой комок мокроты в кровавых прожилках шмякнулся мне под ноги.

В ужасе я ринулась в свою каюту и плотно затворила дверь, чтобы ко мне не пробивались ни звуки, ни свет. Прижавшись спиной к стене, я стучала ногами по полу, пытаясь заглушить шум снаружи: удары сабли можно было принять за стук костяшек пальцев о переборку, а крики — за плач из моего горла. Ребенок барахтался внутри, и его дикая пляска отдавалась болью в каждой точке тела. Я ухватилась за лодыжки, притиснув живот к груди. Плод боролся со мной. Давай! Сразись со мной, велела я. Пинай, кусай меня — накажи за то, что я готовлюсь привести тебя в этот ужасный, мучительный, кровавый мир!

Отвращение захлестнуло меня, и сначала я не поняла почему. Дело было не в жестокости пыток. Я видела достаточно мучений и смертей, иногда лишь ради того, чтобы украсть жалкую маленькую лодку. Я сама лишила человека жизни. Почему эта казнь должна меня взволновать?

Ребенок пинался нестерпимо. Я вытянулась на полу и погладила живот: «Прости. Не вини меня, пожалуйста. Давай мы оба успокоимся».

Внезапно меня окутала тишина, и не только внутри. Помимо обычных скрипов и покачивания, на всем корабле воцарилось почти благоговейное безмолвие. Мне хотелось плакать от полнейшей бессмысленности произошедшего. Что мы получили в обмен на гибель человека, если не считать имени командующего и лужи крови, пропитавшей палубу нашего корабля?

Наконец я поняла свое отвращение.

Я бы выудила куда больше, просто оставшись с пленником наедине.

Мое пребывание на берегу вплоть до родов больше не требовало объяснений. Меня поселили в небольшом однокомнатном домике в пыльном переулке, приставив служанку по имени Сю-тин. Эта местная тунхойская девочка тринадцати лет от роду, очень смышленая, поддерживала порядок в доме, готовила мне еду, обмахивала веером, пока я дремала на изнурительной летней жаре, и мирилась с перепадами моего настроения.