Все начиналось как обычно: они с Аланом выпивали и курили травку – ничто не предвещало беды. Затем Ли ушел за выпивкой, и Таня осталась одна с Аланом. В этот момент (и, видимо, впервые) Алан начал к ней приставать, пытаясь обнять и потрогать грудь. Когда Ли вернулся, он застал их лежащими вместе на диване.

Именно слияние двух эмоциональных реакций – двух всплесков страха – превратило обычный день в тот, который определил следующие семь лет жизни Тани. Во взгляде Алана девушка увидела то, что к семнадцатому году жизни видела на лицах многих мужчин, желавших взять у нее что-то, но ничего не дать взамен. Она начала дрожать и мысленно перенеслась в комнату, где ее насильно удерживали и надругались. Ужас усилился, когда Таня прочитала обиду и гнев на лице Ли, вернувшегося в квартиру и увидевшего их вместе на диване. Ли пробудил страх быть покинутой, что ощущалось более остро: девушка рисковала потерять единственного человека в ее жизни, который был источником любви и защиты.

Семь лет спустя, по мере того как мы неделя за неделей работали над пониманием последовавших событий, некоторые вещи прояснились, в то время как другие оставались в тумане двусмысленности. Таня с легкостью признала: она сделала с Аланом то, что сделали с ней за пять лет до этого. Девушка лишила человека свободы, подвергла физическому насилию, а затем унизила в социальных сетях, предав это нападение огласке. Она поняла, что повторение одного из худших дней в ее жизни, но в другой роли, дало ей ощущение огромной силы и свободы. Она также вспомнила, что часто видела, как ее матери причиняли боль мужчины, с которыми она спала, и какое возмущение и беспомощность чувствовала маленькая девочка, ставшая свидетельницей подобных ужасов. В процессе все более жестоких издевательств над Аланом в голове всплывали не только изнасиловавшие ее парни, но и эти безликие тени.

Теперь безнаказанностью, с которой когда-то издевались над ней другие, пользовалась уже Таня. Ей было страшно вспоминать масштаб тех изощренных и продолжительных издевательств. Девушке было тяжело думать о зеркальной смене позиции – о переходе от жертвы к преступнице. Потребовались месяцы психотерапии, во время которой мы обсуждали детство девушки, прежде чем стало возможным хотя бы заговорить о том, что произошло между ней, Ли и Аланом.

Другие обстоятельства того дня оставались более расплывчатыми. Да, прошлая травма могла послужить толчком для инстинктивной реакции, однако вспышка страха и гнева не объясняет то, как развивалось нападение на Алана. Издевательства длились несколько часов и приняли расчетливый и безэмоциональный характер, из-за чего их трудно списать на момент кратковременных возмездия и эмоциональной разрядки. Воспоминания Тани оказались противоречивыми. На одних встречах она предполагала, что из-за алкоголя и наркотиков не понимала, что происходит. На других сеансах объясняла все влиянием Ли и желанием заслужить его одобрение. Иногда она рассказывала, как лицо Алана стало приобретать черты тех парней, которые ее изнасиловали, поэтому она не понимала, где она, кто перед ней и грозит ли ей опасность. Прошлое будто вторглось в настоящее.

Одним из аспектов, который не давал Тане покоя, стала видеосъемка нападения: девушке пришлось посмотреть ее в суде во время судебного разбирательства. Просмотр записи оказался настолько болезненным, что после этого Таня предприняла попытку самоубийства, вскрыв вены. Мы провели несколько трудных встреч, исследуя вопрос, почему они с Ли решили снять свое преступление на видео. Мы пришли к выводу, что для этого не было никакой причины, кроме импульса, инстинктивной потребности, которая усиливала возбуждение от захватывающего события. Подобно солдатам, совершившим военные преступления после потери моральных и этических ориентиров, Таня и Ли утратили связь со своей человечностью. В те часы Алан стал для них не более чем объектом – чем-то, что можно избивать, мучить и унижать ради удовольствия. Неосознанное решение снимать видео дополнило процесс объективации, в котором насилие стало почти безличным – простым развлечением для других, которым можно поделиться и в котором можно виртуально участвовать, подпитывая и восхваляя насилие.

Состояние физической и эмоциональной взвинченности, усиленное спиртным и наркотиками, в ретроспективе столкнулось с суровой реальностью съемки, которую они сами же и провели. Запись, скрыть которую было невозможно, не оставляла пространства для двойного толкования действий Тани: спутанные воспоминания не могли отвлечь от жестокости и порочности или смягчить эмоциональный удар от осознания того, как сильно она нарушила моральные принципы. Тане пришлось жить не только с собственными воспоминаниями о том дне, но и с объективной видеофиксацией событий. Это было неопровержимое свидетельство чего-то, что пугало ее, – внутренней дикости, способной уничтожить сострадание и умение рассуждать здраво. Это, в свою очередь, подтолкнуло к другому вопросу, который занимал важное место в наших встречах: была ли катастрофическая потеря Таней сдержанности и самоконтроля единичным случаем или существовала реальная опасность того, что это может повториться? Избавилась ли девушка от потребности в ответном насилии по отношению к призракам бывших обидчиков или эта ярость все еще жила в ней? Есть ли вероятность ее повторного проявления, если обстоятельства сложатся таким образом?

Ужасные издевательства в жизни Тани (и которым она подверглась, и которые совершила сама) означали, что психотерапия напоминала проход по минному полю, усеянному старыми травмами и потенциальными триггерами. Постоянная борьба шла за то, чтобы помочь Тане обрести самоощущение в настоящем: она была взрослым человеком, а детство со всеми его опасностями осталось позади. Погружение в прошлое представляло опасность как для самой Тани, так и для тех, кто ее окружал. Стыд, вина и отвращение к себе, которые тянулись из тех лет, привели к эмоциональному всплеску. Как показал случай с Аланом, было достаточно малейшей искры, чтобы разжечь пламя всепоглощающей силы.

На протяжении жизни Тане не хватало чувства контроля и сдержанности. Их мы и пытались развить в ходе психотерапии. Вся жизнь девушки представляла собой череду ужасных ситуаций, в которых она не могла ничего предпринять. Она чувствовала неспособность защитить мать, братьев и сестер от окружавших агрессоров; бессилие перед парнями, которые ее изнасиловали; уязвимость для таких хищников, как Даррен. В конечном счете она или не смогла, или не захотела удержаться от продолжительного акта насилия, который травмировал Алана и стоил ей семи лет свободы. Единственным средством осуществления контроля для Тани стали различные формы самоистязания: наркотики, употребление алкоголя до потери сознания, еда до тошноты, а затем попытки избавить свое тело от всего физического и эмоционального, что она не могла вынести. Разорвать этот порочный круг можно было с помощью психотерапии, для чего требовались две вещи: помочь Тане эффективно различать свое прошлое и настоящее «я» и выработать безопасные механизмы для снятия эмоционального груза травм и воспоминаний, который она продолжала нести и называла «демонами».

Неумение самостоятельно успокаивать себя – следствие разрушенных отношений с матерью и отсутствия надежного источника любви и заботы в детстве. У Тани никогда не было того, что психоаналитик Уилфред Бион описывает как взаимоотношения контейнера и контейнируемого: младенец проецирует на мать те чувства, которые не может понять или прожить; она их контейнирует, преобразует и возвращает эмоции таким образом, что это успокаивает плачущего ребенка и в итоге помогает ему распознавать и понимать собственные чувства и управлять ими. Мать нейтрализует первые переживания младенца, связанные со злостью, голодом и страхом, и возвращает их ребенку в удобной для усвоения форме [33] .