Никто в жизни Тани не создал для нее таких условий, а чувство абсолютной безопасности – обязательная составляющая эмоционального развития. На месте защитников оказались лишь хищники и насильники. Даже мать, которая сама сталкивалась с жестоким обращением, пыталась склонить дочь к проституции. Никто по-настоящему не заботился о Тане, из-за чего она осталась наедине с сильными эмоциями, с которыми не могла справиться. Все это повлияло на детство.

Изначально цель психотерапии заключалась в том, чтобы предоставить Тане контейнер и научить ее самостоятельно контейнировать эмоции. Она должна была понять, как справляться со страхами и чувствами таким образом, чтобы они не захлестывали ее и не помещали в чистилище между прошлым и настоящим.

На этом пути нам помогла обстановка, которая в иных обстоятельствах показалась бы неподходящей. Наши встречи проходили в маленькой комнате в подвале общежития Тани. Это было анонимное пространство, которое воспринималось как собственный мир: сюда не доносился не только шум улицы, но и гул людей, занимавшихся своими делами.

В психотерапии играют роль разные детали, не выражаемые словами, в том числе обстановка. Пациенты часто проявляют повышенную бдительность и оценивают помещение на предмет грозящей им опасности. Поэтому важно создать надежное пространство, которое воспринимается одновременно как безопасное и нейтральное: пустой холст, не посылающий нежелательных сигналов. Комната в подвале оказалась идеальным вариантом для того, чтобы помочь Тане почувствовать себя заземленной и защищенной. Помещение было темным и укромным, из-за чего напоминало утробу матери. Оно представляло собой безопасное место и воплощение сдержанности, над достижением которой мы работали. Мы должны были встречаться в одно и то же время, в одной и той же комнате, в один и тот же день недели, чтобы Таня воспринимала и меня, и психотерапию как нечто надежное и безопасное.

Не менее значимый аспект – отношения между психотерапевтом и пациентом. На первых сессиях Таня всем своим внешним видом ясно давала понять, что она настороже. Потребовалось время для того, чтобы хотя бы слегка коснуться вопросов, лежащих в основе ее проблем, так как она вполне обоснованно опасалась, что при встрече с демонами те сорвутся с цепи. Таня также переживала из-за того, что именно ей предстояло пройти курс лечения, в то время как она с болью осознавала, какие физические и психологические шрамы остались у жертвы. На первых порах девушка сосредоточилась преимущественно на внешних изменениях: она хотела преобразиться внешне, вернуться на работу и повидаться с сыном. При этом она не осознавала, что отчаянно нуждается во внутренних изменениях.

Со временем в процессе наших еженедельных сессий Таня начала смягчаться. Теперь она приходила не в вызывающем наряде, а в удобных тапочках и спортивных штанах. Постепенно мы начали складывать воедино головоломку из множества частей: жестокое обращение, которому она подвергалась, прошлые травмы, наложившие на нее отпечаток, и последовавшие за этим проявления насилия как в виде вреда, причиненного ее собственному телу, так и в виде нападения на Алана. Робкие успехи, мое безоценочное отношение и регулярное присутствие, а также последовательное использование техник заземления помогли Тане по-другому взглянуть на прошлое: она не погружалась в него, а наблюдала со стороны – размышляла и рационализировала с позиции эмоциональной дистанции. Мой материнский контрперенос был полезен тем, что я чувствовала переживания Тани и транслировала их понимание. Это позволяло ей ощутить, что на сеансе ее «держат», а не выгоняют и отвергают как плохого человека. Девушка, в свою очередь, получила возможность как доверять мне, так и ругать за то, что я «недостаточно проявляю заботу»: она проецировала на меня чувство покинутости, которое испытывала по отношению к матери. Перенос Тани был сильным: в ее сознании я оказывалась то нерадивой матерью, которую она знала, то заботливой мамой, о которой она мечтала, то человеком, напоминавшим бабушку, – любящим, но непостоянным. В отличие от матери Тани я могла вынести ее гнев, не испытывая желания ответить тем же или уйти. Это позволило девушке справиться со злостью, интегрируя и ассимилируя агрессивные чувства, которые она когда-то попыталась спрятать, с неизбежным результатом – повторным проявлением, которое грозило стать мощнее предыдущего.

В ходе терапии я помогла Тане проанализировать жизненный опыт, назвать чувства и распутать клубок сложных эмоциональных отношений с матерью, которые включали в себя обвинения в неспособности защитить своих детей, ненависть за попытки принудить Таню к проституции и сочувствие как к постоянной жертве жестокого обращения, за чьими страданиями ей было больно наблюдать. Мы должны были противостоять гневу и усмирить чувство вины, чтобы Таня смогла осознать следующее: ненависть к матери за часть поступков, которые она совершила, не умаляет любви, которую девушка все еще испытывала к ней.

Месяцы терапевтической работы помогли ей увидеть, как жестокое обращение в детстве привело к появлению у нее чувства вины, отвращения к себе и желания наказания, которые стали первопричиной самоистязаний. Это также позволило ей осознать, что нападение на Алана было сродни попытке исправить то, что было сделано с ней, причинив равноценные и компенсирующие страдания другому человеку. Живя с Ли, она употребляла наркотики и алкоголь, чтобы облегчить боль от травм прошлого и почувствовать себя живой. Теперь она училась обходиться без этих анестетиков и видеть, что они не только не оживляли и не исцеляли ее, но и стимулировали разрушительные действия.

На протяжении всего опасного путешествия в прошлое я выступала для Тани контейнером. Моя задача – помочь ей поведать, что с ней произошло, вспомнить события, о которых она никогда ранее не рассказывала, и поделиться чувствами, приводившими ее в ужас, особенно взаимосвязь между ощущением собственной никчемности и желанием отомстить, заставить других испытать то же унижение, что и она. На первом сеансе у меня не было уверенности, что мы когда-нибудь дойдем до такой степени рефлексии и самопознания. Жесты и мимика Тани показывали, что она с трудом прячет от окружающих свои секреты, но девушка открыто поделилась тем, что боится с ними разбираться и думает, что их, возможно, стоит унести с собой в могилу. В Тане чувствовался дух несдержанности и в то же время попытки подавлять и пропускать через себя ужасные страдания, которые она успела пережить в столь юном возрасте. Этот неустойчивый конфликт психики вылился наружу семью годами ранее и привел к катастрофическим последствиям. На протяжении многих сеансов в укромном подвальном кабинете мы работали над этим конфликтом, чтобы Таня смогла развить стабильное самоощущение, которое позволило бы ей жить в настоящем. Благодаря этому девушка взглянула на прошлое как на скопление отдельных воспоминаний, а не кошмаров, способных ее поглотить. В результате Таня обрела контроль над самыми неуправляемыми элементами ее личности. Воспоминания, прежде имевшие лишь форму чувств, превратились в мысли, которые можно было изучить, переварить и рационализировать. Триггеры, представлявшие большую опасность и для нее, и для других, стали узнаваемыми, что позволило ей предвидеть их и подготовиться к реакции. Таня научилась отличать прошлое от настоящего, факты от фантазий, а себя от собственной матери. Она больше не чувствовала, что обречена на постоянное желание отомстить за боль матери или на страдания, которые она испытывала. Появление индивидуальности, которая действительно отражала характер Тани, не зависела от поколенческой травмы и существовала в настоящем, ознаменовало начало выздоровления.

Когда срок пребывания Тани в общежитии подошел к концу, она сняла комнату и продолжила посещать меня амбулаторно. На этих сессиях в обычном кабинете учреждения по надзору за осужденными не хватало камерности и интенсивности, которые были раньше. Но и здесь был заметен прогресс Тани. Она училась тому, чтобы самой быть контейнером для собственных эмоций, а также перестала нуждаться в физической поддержке или моем присутствии, чтобы ощутить безопасность.

Кроме того, Таня стала ходить в местную церковь. Интересно, что это сплоченное сообщество послужило параллельным источником контейнирования эмоций. Сочетание веры, структуры и социальной поддержки укрепило растущее чувство стабильности и нравственности девушки. Возможно, впервые в жизни Тани ее радушно принимали люди, у которых не было ни злого умысла, ни профессиональных обязательств перед ней. Связь с церковью апеллировала к акценту на грехе и наказании, который оставался центральным в мировоззрении Тани. Лучшее понимание эмоций и контроль над ними не означали, что она полностью освободилась от их влияния. На одной из наших последних встреч девушка сказала, что знала: она не простит себе то, что сделала. Но она надеется, что это сможет сделать Бог. Я не комментировала тему, выходящую за рамки моих компетенций. Однако меня утешала мысль, что Таня нашла выход, который давал ей надежду на освобождение мучительного чувства вины, сопровождавшего ее практически всю жизнь. Будучи нерелигиозным человеком, я понимала, что сообщество создает чувство сопричастности и безопасности.