– Но-но! боговы, пофыркивай!

Но говорится это так лениво, по привычке... И лошади понимают это: так же лениво пофыркивают, постукивают трусцой копытцами, а то и шажком, как бы нечаянно, как бы не понимая, что им шагу прибавить велят.

– Ишь ты теплынь какая... ажио полдники бегают, - говорит ямщик, оглядываясь на седоков.

– Какие полдники?
– спрашивает Мерзляков, не слыхавший этого слова.

– А вон, барин, бегают, - отвечает он, показывая кнутовищем вдоль дороги.

Мерзляков и Ириша выглядывают из кибитки, перевешиваются, смотрят и ничего не видят.

– Да где ты их видишь?
– удивляется бакалавр.

– Вода, вона... махоньки, так и бегут один за другим.

– Да кто же они такие? Я ничего не вижу.

– А Бог их ведает, кто они - полдники, значит, бают.

– Да люди, что ли, или звери?

– А Господь их! Може, звери, а може, люди такие... Это по здешним местам редко бывает, а у нас, на Волге, как это жарынь наступит, так они, значит, и бегают.

Диву дается бакалавр, ничего не понимает и ничего не видит. А Ириша так та все глаза проглядела, стараясь увидать эти таинственные существа, что в жарынь по полю бегают. Но ничего нет, ничего не видит живого, кроме ворона, мерно расхаживающего по черной ниве или по зеленой, щетинистой озими, или ястреба, тихо плывущего в воздухе.

– Да растолкуй ты мне, милый человек, что это за цолдники такие и где ты их видишь тут?

Ямщик даже оборачивается к седокам и показывает им свое улыбающееся, недоумевающее лицо, загорелое, словно дубленый полушубок и почти без профиля.

– Да вон, барин, приглядись ты к земле-то - так на четверть, на две от земли - так, вон там кубыть что перебегает, двигаютца - дух не дух, дымок не дымок, рода не вода...

И бакалавр увидел наконец "полдники" - явление слишком хорошо известное всем, кто жил на юге, особенно в степных местах: это - движение раскаленного, разреженного воздуха, замечаемое над трубой самовара, сильно накаленной углями, не дающими дыма. | - А что, барин, - заговорил вдруг ямщик, снова обращая к седокам свое беспрофильное, добродушное лицо: сказывают, француз замирился?

– Да, замирился.

– Так... А где же он теперь жить будет?
– В море?

– Как в море?

– Да в воде, сказать бы, в море. ; - Да разве он рыба?

– Не то рыба, не то, сказать бы, человек... Фараон, сказывают.

– Какой фараон?

– Да тот, что по морю по Черному гнался за казаками за донскими, а у казаков, значит, была на корабле Иверска Богородица... Как махнут это казаки Иверской он, фараон-то, и стал потопать... А Бог и говорит: "Будь ты, грит, фараон, человек-рыба и живи ты, грить, в море"... С той поры и живет он в море... А как буре быть, так он это выскакивает из воды; выскочит да в ладоши заплещет, да закричит: "Фараон! фараон!" - да опять в море... Ну, буря и подымется...

– Уж это тебе не странница ли рассказывала?
– спрашивает, переглядываясь с Иришей, бакалавр.

– Нет, барин, не странница, а солдат оттудова с офицером, с Денис Васильичем Давыдовым, приехал - это барин наш... Так этот солдат сам сказывал, что видал ев о.

– Кого видал?

– Самово фараона, что французом назвался.

– Ну где ж он его видал? Любопытно.

– А в воде... как он к царю нашему из воды выходил.

– И солдат говорит, что видал его в воде?

– В воде, точно... Это царь наш на корабле едет с енералами, выехал на середину моря, заиграл в трубу золотую, а он и вышел из моря и дал замиренье.

– Какой же он из себя?

– Махонький, говорит - не то чтобы как человек, а до пояса человек, а там рыба, сказать бы... Вот с им и воюй!

– Да, точно... трудно с таким воевать.

– Чево не трудно! Ты к ему, а он в воду - и по-иинай, как звали!

– Удивительно!

– Чево не удивительно!.. Но-но! боговы!

Мерзляков взглянул на Иришу. Та сидела, вся раскрасневшаяся от жару и, видимо, сдерживавшаяся, чтобы не расхохотаться. Но при взгляде на дядю, который как-то отчаянно развел руками, она наконец покатилась со смеху. Ямщик, не зная, чему смеется барышня, только осклабился и передвинул свой гречушник справа налево, чтоб почесать в затылке.

– Вот и толкуй с ними!
– разводя руками, говорил бакалавр: там француз беспятый и без тени и в зеркале его не видать, а тут фараоны в море да "мухова кума".

– Ах, дядечка! да вот и мы верим в купидонов да в амуров...

– Да это, мой друг, другое дело - мы знаем, что это такое...

В это время в стороне от дороги, на безоблачной синеве горизонта, вырисовалось одинокое развесистое дерево. Кругом - голая, немножко возвышенная равнина.

– А вон, дядя, ваш дуб, - сказала Ириша, показывая на одинокое дерево.