– К каким ученикам, дедушка?
– спросила Ириша.

– Да вот, сладкая моя, они в этом озере живут, - с ласковой улыбкой отвечал старик.

– В воде?

– Да, мой друг, в воде.

– Что ж это, дедушка, рыбы?

– Рыбки, мой друг... Прежде, говорят, я был учителем и наставником людей, а теперь стал учителем зверей, птиц и рыб. Велика премудрость Божия! Прежде я находил ум и честность в людях, теперь ищу того же и бессловесных тварях...

– И находите, дедушка?

– Нахожу, мой друг.

Во время этого разговора Мерзляков молчал, изредка взглядывая на старика. За внешней иронией речи он видел серьезную мысль.

Подойдя к берегу озера, Новиков и Микитейка с корзинкой взошли на маленький плот, сделанный из нескольких досок, как бы для полосканья белья. Взглянув в воду, Микитейка засмеялся.

– Ты что?
– спросил старик.

– Да уж он, Микалай Иваныч, здеся, - отвечал мальчик.

– Кто ом?

– Да енарал.

– А! Здесь уже?

– Вот он - глыбко, у самова дна.

– Ну, твои глаза молоденькие - лучше видят, а я его не вижу.

Ириша, любопытство которой возбуждено было странным разговором до крайней степени, взглянула с плота в воду и в прозрачной глубине ее увидела большую, тонкую, с острою головой рыбу.

– Это щука?

– Щука, - пояснил Микитейка.

Мерзляков, видимо, ждал объяснения всему тому, что он видел.

– Вон и ученики, Микалай Иваныч, стали приходить... всда-вон, радостно говорил Микитейка.

И Ириша, и Мерзляков ясно уже видели, что к плоту стала собираться рыба и выигрывать на поверхность озера: плотва, красноперы, окуни, гольцы все это поблескивало на солнце своими серебристыми чешуйками и, видимо, теснилось к плоту.

– Вот мои ученички, - сказал добродушный старик, указывая на воду. С прошлого года я их учу и уже кой-чему научил. Каждое утро я хожу сюда с кормом и бросаю его в воду. Рыба скоро поняла мои лекции и аккуратно в назначенный час является в мою аудиторию. Но что удивительно, так это то, что эти окуни да гольцы узнают меня в лицо, когда я прихожу в неурочный час на плот, они тоже выплывают и заглядывают на меня...

– А к деду, Микалай Иваныч, они нейдут, - неожиданно пояснил Микитейка.

– Нейдут, нейдут, а ко мне идут... Вот вы и посу" дите: у окуня ум, у гольца соображение, у плотвы, видите ли, тоже ум - она сильна в физиогномике...

– Ах, дедушка!.. (Ириша весело смеялась.)

Рыбы между тем показывали нетерпение, плескались как угорелые.

– А! не терпится? проголодались?

И старик, взяв из рук Микитейки корзинку, стал бросать в воду крошки хлеба, кашу, мух, тараканов. Рыбки наперехват ловили бросаемое, иногда старались отбить одна у другой лакомый кусок, перегнать друг дружку...

– А! вот и ссорятся из-за куска... значит, голодны... а как сыты - не ссорятся, - говорил старик, стараясь равномерно оделить своих питомцев.

В это время рыбы шарахнулись в разные стороны, а иные даже выскочили со страху на плот: у плота показалась щука.

– А! это он! старик! ах он, варвар!
– говорил старик, покачивая головой...
– А я заметил, что и рыбки стали у меня умней, осторожнее - не всегда даются разбойнику.

– Однако соловья баснями не кормят, - спохватился старик.
– Рыб-то я накормил, а дорогих гостей морю с голоду... Вот что значит старость-то... Идемте же ко мне в палаты - добро пожаловать... А ты, Микитейка, мигом лети к деду и вели вырезать лучший соток медку из того улья, что сама барышня воспринимала от купели...

– Это, дедушка, у которого матка ночью плакала?
– спросила Ириша.

– Да, сладкая моя.

Микитейка полетел стрелой на пчельник, расположенный по ту сторону озера, а Новиков и его гости направились к усадьбе.

4

Усадьба Новикова стояла при въезде в село Авдотьи-но, несколько на отшибе и в стороне от проезжей дороги. Это был обыкновенный средней руки помещичий дом - деревянный, одноэтажный с высокою соснового, почерневшею от времени крышею и с широким крыльцом-баяко-ном, обращенным к северу. Некоторые окна дома были закрыты ставнями, большая половина обширного двора поросла травой, через которую были протоптаны дорожки к кухне, к скотному и птичьему двору, к конюшне и леднику, находившимся под одною крышею. Двор представлял некоторую запустелость, запущенность, а когда-то, во времена детства Новикова, в половине XVIII столетия, на этом дворе и в этом обветшалом теперь доме бойким ключом била жизнь среднепоместного дворянина. Барство сказывалось когда-то здесь и в псарне, и в псарях, и в доезжачих, и в сворах собак. Дворовые девки кружева плели, Акульки да Малашки иногда наряжаемы были Венерами да Психеями.

А с тех пор как вырос молодой барин, Николвнька, да поступил в гвардию, а потом, скинув с себя гвардейский мундир, зарылся там где-то в Петербурге или в Москве в грудах книг да старых бумаг - опустела как-то барская усадьба Новиковых и двор ее травою зарос... А там еще хуже пошло: приехал сам барин и обратил усадьбу в какой-то монастырь... Бумаги да книги, бумаги да книги - только и было всего добра... За то до мужиков, до своих - у-у! как добер был барин Микалай Иваныч - пальцем никого не трогал... И жаль было мужичкам своего барина; все он смутный такой да невеселый, ни пиров у него, ни забав - все по-монастырскому.