«Ты слишком неистов, А-Лан, слишком жаден, — говорил он, качая седой головой. И голос его слышался как наяву. — Расправиться с врагом, значит, прежде всего, простить его в своем сердце. Только тогда у него не будет власти ни над твоим разумом, ни над твоей душой. Месть и расправа — лишь один из путей к достижению этой цели. Легкий, но губительный для души, опустошающий…»

Расправиться… Да, ему сейчас и нужно расправиться… ни больше ни меньше. Но простить… этого?

«Ярость утихнет, разум прояснится, течение ци будет тебе подвластно, и решение найдется», — вспомнилось ему.

Должно быть, дело в усталости, или потому, что он уже убедился — злость, действительно, не поможет а быть может, потому, что время пришло, но он решает попробовать: идет за этим голосом внутрь себя, туда, где бушует дикое, неукротимое пламя бессильной ненависти, жгущее, черное, поглощающее любой свет, и вспоминает, ради чего он здесь.

Учитель и знания, которые его лучший… его худший ученик впитывал с жадностью песка, поглощающего воду, какие-то тут же применял, какие-то отбрасывал, как ненужный сор. Может быть зря? Раз… Долг перед господином и повелителем. Тан Лан так свыкся с ним, что не замечал уже его тяжести, но продолжал нести везде и всегда, как отшельники в тех краях, где он родился, носят тяжелые цепи, желая усмирить свою плоть. Два… А еще… Еще горячая вера в глазах зареванной девчонки. 'Мастер, вы будете гордиться своей ученицей!'Будет… он-то будет, а вот она им, когда подучится немного и поймет, как ей не повезло с наставником? Хотелось бы, чтобы да. Глупое желание, но искреннее… Три.

Вот и все его опоры, чтобы оттолкнуться от них и попробовать подняться над собственной закоренелой злобой. Получится ли?

Среди мечущихся темных волн и клубов проступает проклятый лик, узнаваемый… Вправду ли все это происходит или является лишь плодом его помутившегося рассудка, сейчас не важно. Важно изгнать Цзя Циньху и унять бурю. Как это сделать, он понимает сразу — стоит лишь подумать о том, в руках появляются заготовка для талисмана и кисть. А вот заклинания на сей раз он не знает. Понимает только, что оно должно отражать самую суть и идти от сердца. «Я прощаю тебя»? От лжи сводит зубы… Нет, даже он сам в это не верит. Тогда как?

— Простить — совсем не значит проявить слабость, А-Лан. Простить — значит оставить прошлое в прошлом — и только, — шепчет голос Учителя.

— А еще — не дать причинить себе боль снова, — убежденно вторит Ин Юэ.

— Врагов следует убивать или делать союзниками, — замечает господин Ян. — И последним не обязательно знать, кем они являются.

Тан Лан слушает, и нужные слова сами рождаются сначала в голове, а потом пляшут затейливый танец на кончике кисти, оставляя на бумаге следы из киновари. Пусть звучат они коряво, совсем не так, как полагается звучать заклинаниям, зато каждый звук, каждая черта выстраданы им от и до.

«Твое останется с тобой, мое — со мной, ты больше не имеешь надо мной власти. Пусть Небо судит тебя за поступки и… да пошел ты!»

Он набирает в грудь побольше воздуха и выкрикивает это вслух, с тягостным облегчением ощущая, как с каждым словом сдирается подсохшая корка с той самой раны, которую полагал давно зажившей и вытекает оттуда застарелый гной.

«Да пошел ты… да пошел ты…» — радостно взлетает ввысь эхо. И ему кажется, что он сейчас взлетит за ним следом — таким легким кажется собственное тело. Выходит, иногда прощение может выглядеть и так?

' Пошел ты…Прочь. Прочь из моей головы, мыслей, жизни, души…'

— Вот теперь пробуй, А-Лан, пробуй подчинить себе тело.

Он пробует — и удивляется. Ци течет сейчас иначе, словно кто-то разобрал на ее пути часть завалов, словно она только и ждала, чтобы он позвал. Остается лишь сосредоточиться как следует и направить, пока его не прервали…

В себя он пришел от тошнотворного запаха: пахло паленым, и что-то назойливо давило плечо. Зрение вернулось — и он смог разглядеть склонившееся над ним темно-синее, в красных полосках, лицо. Выглядело оно недовольно и, пожалуй, озадачено. А выше, над ним, висел в воздухе, переливаясь всеми оттенками черного, ключ к его свободе.

Но чем это, демоны побери, несет? Удар сердца потребовался, чтобы понять — Жестокосердный продолжил свои забавы и по одному вонзал раскаленные докрасна когти в плечо внезапно ставшей неподвижной жертвы. Должно быть, желал «подбодрить».

Боли не было. Лишь неприятное ощущение давления. Значит, сработало… получилось! Стараясь, не потерять правильное ощущение, советник попробовал пошевелить пальцами. Те подчинились, но медленнее, чем обычно, будто нехотя. Что ж… могло быть и хуже.

— Неужели ты сдался так быстро? — голос бывшего императора звучал резко и ядовито. Тан Лан расслышал в нем еле скрываемое раздражение и недоумение и именно в это мгновение понял, что победил. Пусть Сунди-ван этого еще не подозревает.

«Сделать врага союзником против его воли»? Да, именно так.

Сам он сейчас не вытащит меч из своей груди… а значит…

Он сосредоточил все силы в правой руке и мышцах живота и принялся ждать, когда извергу надоест терзать его, ощущая себя креветкой на бамбуковой палочке.

«Ну же, умник, давай… Если бы я хотел расшевелить пронзенную стрелой птицу, я бы для начала вытащил стрелу».

Кажется, в голову Жестокосердного пришла та же мысль.

— Паршивая овца, безвольная обезьяна, — ярился он, поднявшись на ноги и хватаясь за рукоять своего меча.