Меня поддерживал Антоша и сам дон Сальваторе, который беспрерывно что-то гудел в ухо, как шмель. Жаль, что на испанском. В этом шмелином диалекте я силён не был, да и вообще из насекомых понимал только комаров. Ну, точнее, думал, что понимал. Мерзкий ночной писк, что в душной комнате панельного дома, что в палатке, что на берегу реки или озера, ничего, кроме злорадной кровожадности означать, по моему мнению, не мог. В голосе президента кладоискателей слышалась тревога и озабоченность. Но ничем предметным я из его бубнежа обогатиться не смог, а на одной интонации особо не выехать было — выводов-то можно сделать массу, но вот за их связь с реальностью я бы не поручился. Поэтому пришлось сделать виноватое лицо и пожать плечом, сказав: «Don’t understand, sorry».

Антон в монолог ресторатора не лез. Но едва стоило прекратиться шмелиному гулу, тут же спросил:

— Как вы выжили? — и, судя по лицу, его это крайне волновало.

— Боги так управили, — до противного честно ответил я, — и ещё помог им кто-то. Я думал — вы.

— Баба Дага. Она такое устроила, — сын ощутимо вздрогнул, — жуть, вспоминать страшно. Мы все в неё вцепились, а они с Милой — в вас как-то. Я о таком не слышал никогда, не знал, что такое вообще возможно.

Я только кивнул. За последние несколько месяцев сам устал себе то же самое повторять, слово в слово.

— Но мать тебя убьёт, конечно, — с явным сочувствием предупредил он. Я кивнул ещё раз. Конечно, убьёт, куда денется. Мне бы только сесть бы, а то стоя-то сегодня умирал уже, хватит, достаточно.

Доковылявших до веранды мужиков расхватывали семьи. На груди мощного старика уже рыдала в три ручья Лена. У их ног крутила головой Маша, явно не понимая, чего плакать — папа же вот он, вернулся, живой и здоровый? Бадма перехватила у Вани руку Тёмы, нырнув под неё так же неуловимо-айкидошно, как тогда в корчме, едва не сбив с ног сына Второва. Младший Головин что-то грустно гудел ей на ухо. Судя по тону — оправдывался и просил не бить. Хотя бы некоторое время. Фёдора Михайловича подхватила Мария Сергеевна, сразу усадив за стол и сунув в руки стакан. Судя по лицу умницы — он и до этого крайне уважал кузину шефа, а тут и вовсе боготворить начал.

Дон Сальваторе передал меня прямо в руки Надежде. Которая взялась за блудного, в хорошем смысле слова, мужа со всей нерастраченной нежностью:

— Волков! Ты охренел, объясни мне!? Это что вообще было?!

— Надь, не кричи, ради Бога. Я ж говорил — к родственнику Михаила Ивановича на могилку слетали, — попытался я держаться старых вводных. Но, видимо, многого не знал.

— А за каким псом ты в неё сам-то полез, в могилку?!

— Прости, родная. Я не мог по-другому, — развёл я руками. Но в этот раз правда помогла не сильно.

— Когда в следующий раз соберёшься помирать — мне скажи, я тебя сама убью! — и Надя, солнышко моё ясное, ощутимо вделала мне в плечо.

До стального Головина, который, к слову, уже тоже сидел за столом и пил, кажется, из двух стаканов одновременно, мне было далеко, поэтому удержать стон и невозмутимое лицо я не смог — жена попала туда, куда до неё уже, видимо, попадала какая-то ледяная тварь. Было больно.

— Прости, прости! Где болит? — всполошилась Надя, приложив ладони туда, куда только что ткнула острым кулачком. Стало гораздо легче.

— Мне проще сказать, где не болит, — просипел я, пытаясь проморгаться от красно-чёрных мух, облепивших весь объектив после удара жены. — Проводи меня до бабы Даги, а потом посади рядом и дай выпить чего-нибудь крепкого. День был… — я неопределённо покачал кистью. Слов, чтобы хоть примерно и относительно цензурно описать неожиданный опыт, память гуманитария не находила. А те, что нашла — никак нельзя было говорить при женщинах и детях.

Дагмара сидела в кресле за столом, вместе с Милой и Серёгой. Четвёртым, к моему удивлению, там был сов.секретный аббат Хулио. Он поднялся и помог мне доковылять до вдовствующей императрицы, перед которой я с натуральным хрустом опустился на корточки. Ноздри бабы Даги как обычно считывали информацию. Я взял её за правую руку.

— Благодарю тебя, мать Ворона. Без тебя все бы там остались. Предкам твоим — моё почтение за верность, что непоколебима в веках.

— Повезло вам, мальчики, как никогда и никому. От меня только и помощи было, что силу направить. На одного человека меньше будь тут тех, кто любил бы вас — все вместе бы сейчас на той стороне зябли, — проговорила старуха. А я только сейчас заметил, или скорее даже почуял кровь на её тёмно-вишневом платье. А за спиной, в каком-то техническом коридорчике, увидел сваленные охапкой пакеты и трубки, как от капельниц. Видимо, им тут пришлось туго.

— Прими мою благодарность, пани Дагмара, за помощь. Я в долгу перед тобой, — прозвучало справа от меня. Как подошёл и присел рядом на корточки Михаил Иванович — я не услышал и не заметил.

— Нет у тебя долгов передо мной, Медведь, — баба Дага неожиданно склонила голову, коснувшись лбом его рук, в которых он держал её левую ладонь. — Не к лицу тебе теперь в должниках ходить. Никогда не ходил — и впредь не будешь. Удачно, я чую, слетали?

— Удачно вернулись, Дагмара. Один Волк туда проводил да с Барсами от лиха уберёг. А второй Волк с двумя Воронами назад вывели. Да ты знаешь всё о том, не так ли? — его правый глаз, серо-зелёный, что был виден с моей стороны, глядел на неё не отрываясь и не моргая.