Услышав это замечание, человек в сером чуть поклонился в сторону юноши и с улыбкой ответил:

– Меня зовут Шэнь Цяо, из-за болезни я поиздержался, деньги вышли, вот я и пришел сюда. Проведу здесь несколько дней, соберу средств на дорожные расходы и вернусь домой. Спасибо, что прогнал тех двоих. Скажи, как мне к тебе обращаться?

Шэнь Цяо ничуть не лукавил, когда сказал Чэнь Гуну, что у него нет ни единой самой мелкой монетки. Усадьбу Чистой Луны он покинул с пустыми руками и, выбирая, куда пойти, рассудил так: слова Юй Шэнъяня – скорее всего, лишь полуправда, следовательно, полностью доверять им не стоит, да и идти ему, кроме горы Сюаньду, некуда. Подумав немного, Шэнь Цяо все-таки решил сперва навестить гору Сюаньду и посмотреть, что она собой представляет.

Гора Сюаньду высилась на границе между Северной Чжоу и владениями империи Чэнь, и к ней вели сразу две дороги. Первая из них, пусть и шла на юг, но заходила на земли Чэнь и только после сворачивала на северо-восток, отчего приходилось делать большой крюк. Вторая же вела на юг прямо, а потому была короче и удобнее.

Шэнь Цяо выбрал вторую, и его путь лежал через уезд Фунин. В ту пору Поднебесная переживала тяжелые времена, но ни голод, ни засуха не тронули уезд Фунин, отчего он считался мирным и зажиточным, редким уголком спокойствия в море бесконечной смуты. Поэтому-то Шэнь Цяо и решил здесь задержаться, чтобы привести дела в порядок, а также дождаться, когда слепота немного отступит.

Его зрение медленно возвращалось, и теперь днем при ярких лучах солнца он смутно различал общие очертания предметов. Можно сказать, значительное улучшение! Особенно если сравнить с теми месяцами, когда он, открывая глаза по утрам, видел лишь кромешную тьму.

Впрочем, ничего из этого Шэнь Цяо рассказывать Чэнь Гуну не стал.

Услышав вопрос, Чэнь Гун уселся перед Шэнь Цяо и стал наводить свои порядки:

– Да как хочешь, так и зови. Я Чэнь Гун, но можешь называть меня Старший Чэнь. Та лепешка с ослятиной, что я сейчас съел, пойдет в счет оплаты за ночлег. Еще я помог тебе прогнать двух нищих, выходит, с учетом завтрашней оплаты ты мне должен уже три лепешки с ослятиной.

– Как пожелаешь, – улыбнулся Шэнь Цяо.

Увидев, как легко тот согласился, Чэнь Гун тут же засомневался:

– Сам же сказал, что денег у тебя нет, так откуда возьмешь лепешки с ослятиной?

– Не хватает денег – значит, надо заработать, – просто сказал Шэнь Цяо.

Юноша насмешливо фыркнул:

– Тебе-то? Слыхал, образованные могут счетоводами быть или письма составлять, но ты же не видишь ничего и писать не сможешь. Будешь, что ли, вместе со мной мешки риса таскать? Значит, так: три лепешки с ослятиной и ни одной меньше! Сбить цену не выйдет, про это можешь в округе поспрашивать. Может, у меня, Старшего Чэня, и нет ничего за душой, но когда дело доходит до драки, мне сам бес не брат, и все меня боятся! Видал, что со старичьем сталось? Если завтра не принесешь три лепешки, я тебя тут же наружу выставлю! Будешь на улице ветер жрать!

Шэнь Цяо отличался легким нравом, поэтому, выслушав угрозы Чэнь Гуна, ничуть не рассердился, а с улыбкой согласился на все его условия.

От заброшенного храма действительно остались одни стены и ни одного целого окна, к тому же из всех углов нещадно дуло. По счастью, там еще сохранилось несколько алтарей и множество колонн, и они худо-бедно могли защитить от ледяных сквозняков. К тому же Чэнь Гун заранее натаскал себе соломы, которая служила ему вместо одеяла, и хвороста, чтобы разжечь небольшой костер. Своими удобствами Чэнь Гун и не подумал бы ни с кем делиться, но, раз Шэнь Цяо согласился «платить мзду» и уже отдал одну лепешку, юноша неохотно выделил ему копну сена и охапку хвороста.

Готовясь ко сну, Чэнь Гун углядел, как Шэнь Цяо достает из своего узелка поношенный халат из плотной материи и укрывается им вместо одеяла. Стало быть, этот слепец все-таки подготовился к долгой дороге. Прикинув что-то, Чэнь Гун не удержался и хмыкнул. Сперва он подумывал отобрать одежду у Шэнь Цяо, но, поразмыслив немного, решил подождать до завтра. Если пришлый не принесет «мзду», его можно будет припереть к стенке – с этим всегда успеется.

Ну а пока Чэнь Гун мог довольствоваться лишь теми лохмотьями, что оставили нищие старики. После того как он прогнал их, оба не вернулись – наверняка нашли себе новый приют. Однако присвоить их пожитки не вышло: став ворошить чужое трепье, Чэнь Гун тут же почуял отвратительный кислый запах, отчего скривился и отшвырнул оставленное куда подальше. Вернувшись к себе на лежанку, он подсел поближе к костру, надеясь так согреться.

Мечтая о том, как обдерет Шэнь Цяо до нитки, если тот обманет его и не принесет лепешки, Чэнь Гун сам не заметил, как уснул.

На следующий день, как и всегда, Чэнь Гун проснулся рано и стал собираться в рисовую лавку. Но, поглядев на место, где спал Шэнь Цяо, юноша обнаружил, что того и след простыл – осталась лишь примятая солома да кучка золы от костра. Впрочем, Чэнь Гуну было все равно, что с тем сталось, тем более он ни капли не верил, что Шэнь Цяо сможет принести три лепешки с ослятиной. Если у тебя в карманах звонкая монета водится, зачем лепешки брать и отдавать? И для чего тогда селиться в разрушенном храме, которым даже призраки брезгуют? А раз этот Шэнь Цяо тщедушен, куда ему те же мешки таскать? Вдобавок не видит ничего… Так как же он найдет работу в городе?

Решив про себя, что с этим калекой все ясно, Чэнь Гун ушел трудиться в лавку. Вернулся он уже в сумерках и, подходя к храму, зло подумал: «Пусть только посмеет явиться с пустыми руками! Я его так поколочу, что родная мать не узнает!»

Не успел он толком переступить порог храма, как его встретил хорошо знакомый чудесный аромат.

Услышав шаги, Шэнь Цяо обернулся, вскинул голову и улыбнулся Чэнь Гуну.

– Ты вернулся.

– А что с ослятиной? – начал юноша с мрачным видом, однако тотчас осекся. Он запоздало увидел, что на соломенной охапке, служащей ему постелью, оставили три свертка, сложенные ровной башенкой. От этого зрелища Чэнь Гун прямо остолбенел и потерял дар речи. Наконец он с трудом выдал: