Телефон вибрирует в кармане, отвлекая от желания швырнуть что-нибудь тяжелое в ров, желательно прямо на его толстую голову. Я выхватываю устройство из кармана и не сдерживаю рычания.

Влад:

Позвони мне. Это важно.

Я:

Что? На данный момент немного занят.

Сообщение отмечено как доставленное и мгновенно «прочитанное», так что я знаю — этот ублюдок его видел. Я собираюсь убрать телефон, но раздражение нового рода заставляет меня ощетиниться.

Телефон звонит, имя Влада мигает на экране крупными буквами, и я, вопреки здравому смыслу, отвечаю.

— Что?

— Что может быть важнее, чем новость о том, что мы с Обри возвращаемся завтра? — спрашивает Влад в своей традиционной эгоцентричной манере. — Убедись, что твоя маленькая вечеринка с чаепитием к тому времени закончится.

— А как насчет того, что моя пара — Ван Хельсинг? Уверен, это перебивает твою новость, ты — паразит переросток.

— Что?! — восклицает он, его голос переполнен возмущением.

Я легко представляю, как его глаза загораются красным от этой информации.

— Именно, — выплевываю я.

— Я думал, они все были убиты или вымерли.

Такие слухи действительно ходили, но в то время мы были слишком заняты тем, что убегали от разных охотников и пытались адаптироваться к обществу, чтобы выяснять, так ли это. Мы просто надеялись, что это правда. Триста лет назад их численность, как и наша, была намного больше. Теперь сверхъестественные существа приспособились скрываться, а охотники исчезли, превратившись в сказки, как и все остальное из паранормального.

Влад стонет.

— Ну, случались и более странные вещи. Где она?

— Я не знаю, — отвечаю я, переминаясь с ноги на ногу и глядя на замок.

Если бы она не попыталась поговорить с Одетт, сколько бы мне пришлось ждать, чтобы она сказала правду? А что, если бы она вообще не сказала?

— Что значит, ты не знаешь?

Мне не нравится его осуждающий тон, ебаный лицемер.

— Ты не услышал, что она Ван Хельсинг? — спрашиваю я, недоверчиво уставившись на телефон. Любому в здравом уме нужно время, чтобы осмыслить такое, но не то чтобы Влад знал точный тайминг.

— Ты идиот. Почему ты сразу мне не позвонил?

— И чем бы ты помог?! И не вешай мне лапшу на уши. Клянусь богами, я снова засуну тебя в эту кошачью переноску, когда ты вернешься.

— Как будто ты бы смог, — огрызается он.

Я слышу, как он повторяет мое имя, прежде чем отключаю телефон, раздраженно сверкая кожей.

— Он прав, ты же знаешь. Ты действительно идиот.

Я поворачиваюсь и вижу Лахлана, бредущего по воде под краем моста. Он, должно быть, понял, что я пришел сюда, чтобы поговорить с ним, и от желания отправить его обратно в доисторическую эпоху у меня сжимаются кулаки.

— Ты, блядь, знал, что она Ван Хельсинг?

— Какая разница? — спрашивает он, нахмурившись.

— Ты знал? — рычу я, теряя терпение. Мои ногти превращаются в когти — я отказываюсь терпеть еще больше лжи. Я хочу получить ответы.

— Нет, не знал. Она не пахла, как они.

Я замираю. Если кто-то и мог бы вспомнить их запах, так это Лахлан. Он даже помогал мне охотиться на них какое-то время, а его инстинкты безупречны, учитывая возраст.

— Если она и Ван Хельсинг, то это настолько незначительно, что невозможно определить. И какая разница? Она твоя истинная пара, — продолжает он, его взгляд ясно дает понять, что он считает меня полным идиотом.

— Я рассказал ей свою историю несколько дней назад, а она скрывала это от меня.

Слова звучат пусто даже для меня самого, пока в животе не нарастает ощущение провала.

— Ты ведешь себя, как ребенок, которому нужна мама. Если не вытащишь голову из задницы, окажешься в большой беде. Кто сказал, что в конце концов ты не потеряешь ее из-за этого? Уитли любит тебя, я видел это с той самой ночи, когда ты ее укусил. И что с того, что она Ван Хельсинг? Это не она виновата в том, что с тобой сделали.

— Я не знаю, что и думать.

— Да плевать, Ван Хельсинг она или нет. Она красивая, горячая и твоя пара. Один шанс за всю жизнь. Сколько сотен лет ты ждал, думая, что у тебя никогда не будет пары из-за того, как тебя обратили? Судьба свела вас, и, возможно, это был единственный способ.

Раскаяние.

Оно разрастается в груди, когда я вспоминаю, какой разбитой выглядела Уитли, когда я велел ей уйти, и какие ужасные вещи я сказал, не справившись с тем, через что прошел за последние триста лет.