И в этот момент из выхода в сопровождении охраны очень вовремя появился Марли. Шерри бросилась к нему. В её вскрике звучала такая боль, что мой испуг перед арестом исчез, заменившись на безнадёжное ощущение беспомощности.

Марли не смог удержаться от желания продемонстрировать превосходство надо мной. Ещё раз унизить. Он приблизился ко мне и, чуть наклонив голову, с ухмылкой, в которой сквозила неприкрытое торжество, выслушал все мои ругательства и обвинения. «Я победил! Ты обещал отпустить меня!», — мой жалкий крик отразился о стены коридора и рассыпался в прах. «Да, верно. Но тебя арестовали за то, что ты использовал для двигателя своего байка запрещённое в городе вещество. Сыворотку Зет-десять. Поэтому тебе удалось победить».

Если предо мной пошёл бы трещинами пол, и вылезла стая кривляющихся чертей из ада, я бы удивился этому значительно меньше, чем словам Марли. Но этого ему показалось мало. «Шерри, дорогая, не надо обвинять меня в коварстве», — спокойно сказал он. «Это не я придумал законы, по которым живёт наш город. Это твой отец, Джеральд Кларк, занёс сыворотку, которую я открыл, в список запрещённых препаратов. Это он предложил карать смертью за её использование. Я тут ни при чем».

Состоявшийся в тот же день суд стал насмешкой над правосудием. Если бы я наблюдал подобное шоу со стороны, решил бы, что это сцена из фильма категории «Б», когда жадный продюсер экономит на всем, от декораций до костюмов статистов. Мне не полагался адвокат, старшина присяжных не выносили вердикт. Меня привели в комнатку с деревянными обшарпанными стенами без окон, где стоял лишь простой деревянный стол, за которым восседало трое мрачных мужчин с такой невзрачной внешностью, что я не смог бы описать даже цвета их волос. И зачитали приговор.

Мне не дали напоследок встретиться с Шерри, чему я совершенно не огорчился: видеть её заплаканное лицо и страдальческие глаза было выше моих сил. Меня и так мучила вина, что я оставляю её навсегда.

И всеми силами я пытался заглушить жуткую мысль, что после смерти превращусь в зомби, моё тело покроется язвами и кровавыми волдырями, будет гнить заживо, а разум медленно угасать, погружаясь в пучину безумия. Воображение рисовало картины, навеянных фильмами ужасов, и душу скручивало от бессильной тоски.

Один из копов громко зевнул, что заставило меня вздрогнуть и оторваться от воспоминаний. Коп, сидевший напротив меня, тощий нескладный парень с остервенением поскрёб редкую щетину на подбородке. Вытащил из штанов плоскую флягу и, подёргав за плечо полусонного товарища, предложив выпить. Когда тот помотал отрицательно головой, сам открутил металлическую крышечку и с удовольствием присосался. Запах дешёвого алкоголя ударил в нос, я поморщился. Напиться сейчас до зелёных чертей мне бы не помешало, но хлебать подобную мерзость я все равно бы отказался.

— Эй, твою мать, чего стоим? Джо, ты заснул что ли?

Конвоиры нервно переглядывались, в их глазах сквозило нескрываемое беспокойство. Громкий треск, истошные вопли. И все стихло.

Но через мгновение кто-то очень тяжёлый с грохотом свалился на фургон. С глухим ворчаньем, в котором при желании можно было разобрать членораздельную речь, существо прошлось по крыше, кузов жалобно скрипел и качался под ним, а лапищи проминали сталь, как пластилин. С шумом чудище спрыгнуло, как пушинку сорвало заднюю дверь с петель, она с яростным звоном отлетела в сторону.

В проёме нарисовался бугай с мощной грудной клеткой и башкой, смахивающей на заготовку из глины, созданную пьяным гончаром. Копы трусливо съёжились и побелели, как мертвецы. Старший, клацая от страха зубами, дрожащей рукой вытащил из кобуры револьвер.

— Стреляй! — истошно заорал я. — Стреляй, мать вашу!

От резкого окрика коп вздрогнул, нажал на спусковой крючок и выпустил обойму в бугая. Расползлась остро пахнущая пороховой гарью сизая кисея.

Но громила, лишь недовольно пробурчав себе под нос проклятья, почесав лоб, словно его укусил надоедливый комар. Протянув громадную, похожую на кран-балку, лапищу, он схватил ближайшего копа за грудки и вытащил наружу, как беспомощного котёнка.

Оставшийся конвоир, худющий парень, которого сотрясала такая крупная дрожь, что ходило ходуном хлипкое сидение.

— Ну, давай, что сидишь, твою мать! — вскричал я. — У тебя же автомат!

— Я-я-я не умею … — пробормотал он, моргая белёсыми ресницами. — Не умею стрелять. Не научился ещё...

— Идиот! — простонал я, прикрывая глаза.

Пронзила сводящая с ума мысль, что я сдохну здесь, прикованный наручниками к балке.

— А ты-ты умеешь стрелять? — вдруг быстро спросил он с затаённой надеждой.

— Да! — выдохнул я радостно, не до конца веря свалившемуся на меня счастью.

Парень мгновенно выхватил из кармана гремящую связку ключей и отомкнул наручники. Стащив с него автомат, я бросил придирчивый взгляд. Крутая винтовка М4 с укороченным стволом, с которой я познакомился, когда пытался стать «морским котиком». Приклад удобно лёг в руки, что наполнило душу уверенностью, и зажгло в груди азарт первобытного охотника. Я лихо передёрнул затвор и выскочил из кузова. И чуть не упал, споткнувшись о труп несчастного конвоира со сломанной шеей.