Грегори встает, берет второй стакан и наливает мне виски.

Я откусываю еще кусочек.

— Только ты и я на острове, Хелена, — говорит он.

Я смотрю на него, проглатываю набитый рот.

— Тебя это пугает? — спрашивает он.

— А должно ли?

Он пожимает плечами, делает глоток виски и снова поворачивается к огню: — Сегодня все убираются с острова.

— Почему? Что произойдёт сегодня? И почему ты здесь?

— Ну, я здесь, потому что ты здесь, и потому что сегодня день рождения Себастьяна.

— Его день рождения? — я даже не знаю, какой сейчас месяц, мое время разбито на дни, утра, дни, вечера и ночи.

Грегори кивает, поворачивается ко мне, смотрит на мой сэндвич: — Выглядит восхитительно, — саркастически говорит он, поднимая брови.

— Так и есть, — откусываю огромный кусок, хрустлю листьями салата и обдумываю, что же такого важного в этом дне.

Это день, когда его мать покончила с собой.

Интересно, она специально выбрала этот день? Я не могу себе представить, что это было сделано для того, чтобы навредить Себастьяну. Я предполагаю, что она оплакивала потерянного сына.

— Почему ты не ешь мясо? — спрашивает Грегори.

— Однажды у меня был домашний ягненок.

— А, — он улыбается, и это искренняя улыбка, — Дорогая мамочка заставила тебя съесть ее?

Моя улыбка исчезает, и я думаю, что могу подавиться кусочком во рту.

— Ха. Я прав, — говорит он.

Огонь потрескивает, и полено скатывается с аккуратно сложенного треугольника. Он тянется за кочергой и сует ее обратно в огонь.

— Как ты узнал? — спрашиваю.

— Просто предположение, учитывая обстоятельства.

— Учитывая что?

— Учитывая, что женщины семьи Уиллоу должны отказаться от своих собственных дочерей. Это матриархальная линия.

Он прав.

— Я никогда об этом не думала, — откладываю остатки своего сэндвича и беру виски. Я делаю глоток. Он горит, но мне нравится ощущение, как он гаснет, — Наверное, у нас обоих есть самая дорогая мамочка.

— Если это ты, ты сделаешь это? Посадишь своих дочерей на эти блоки? — он поворачивается ко мне.

Я изучаю его и думаю, что это первый раз, когда я вижу настоящего мужчину за высокомерным фасадом мудака.

— Если бы это был ты, ты бы сделал это? Забрал одну из нас? — возражаю на его вопрос.

Он отводит взгляд, выдерживает минуту, прежде чем снова поворачивается ко мне, чтобы ответить: — Я не знаю. Да. Возможно.

— Нет. Я бы не стала, — говорю я без малейшего сомнения.

— Даже если бы дело дошло до этого или потери всего? Твоя семья была бы уничтожена.

— В финансовом плане. Уничтожена в финансовом плане.

— Конечно, но подумай об этом. Скажи, что это был Итан. Скажем, он родился первым. Если бы твоя мать отказалась, ты думаешь, Люсинда отступила бы и оставила все как есть? Не заплатила, забрала Уиллоу-хаус и que sera sera?( прим.с французского: будь что будет), — он наклоняется ко мне, — Или ты думаешь, что она была бы более злобной, чем это?

Я содрогаюсь от этой мысли.

— Я не поступлю так со своими дочерьми.

Если они у меня вообще есть.

Я отбрасываю эту мысль прочь.

— Я думаю, мы увидим, когда придет время, — говорит он, откидываясь на спинку стула и снова переводя взгляд на огонь.

— Почему ты остаешься здесь? Я имею в виду, что здесь ты находишься в тени своих братьев. Вы молоды, образованны, я думаю?

Он кивает, не отрывая взгляда от огня.

— У тебя есть деньги. Почему бы тебе не уйти? Сделай что-нибудь. Что-нибудь. Делай, что хочешь.

— Откуда ты знаешь, что это не то, чего я хочу? — он поворачивается ко мне.

— Ты имеешь в виду свою очередь с невольной Девушкой Уиллоу?

— Я не уверена, что она так уж не хочет.

Я сглатываю, чувствую что-то в животе, что-то тревожное.

И когда он заговаривает в следующий раз, в его голосе звучат нотки триумфа.

— Есть что-то пьянящее в обладании человеком, Хелена. Кто-то вроде тебя.

Я смотрю ему в глаза, пытаясь понять его. Он более прямолинеен, чем я ожидала. Но я знаю, что ему тоже нравится трахаться со мной, и я знаю, что ему это легко.

— Я наблюдаю за тобой, — продолжает он, — Наблюдаю за тобой с ним. Следи за своим лицом. Я вижу, как ты смотришь на моего брата, даже когда он твой тюремщик. Я тоже смотрю, как он держит тебя, — он делает паузу, делает вдох, не сводя с меня глаз, — И знаешь что? Я тоже этого хочу.

Я вздрагиваю от его слов и не знаю, что сказать. Не знаю, стоит ли мне встать, убежать и запереться в комнате Себастьяна. Не знаю, должна ли я сказать ему, что он болен. Потому что я не думаю, что он просто издевается надо мной, не прямо сейчас.