— Потому что Итан никогда не собирался заполучить тебя.

Я на мгновение погружаюсь в ошеломленную тишину.

— Я не понимаю. Разве не таковы правила, — спрашиваю.

— Итан не сын моего отца.

— Что?

— То, что я сказал. Вот почему я поехал в Верону. Тогда я получил окончательное подтверждение. Я не хотел использовать его, если в этом не было необходимости. Итан более хрупкий, чем ты думаешь. Я тебе это уже говорил.

— Что с ним случилось? — помню, как он боялся Себастьяна. Как он не прикасался ко мне из-за страха перед ним.

— После занятий Люсинды по дисциплине я обычно катался на лодке. Каноэ, которое у меня когда-то было. Я всегда просто выходил один, чтобы справиться с этим. Я не хотел, чтобы она видела, что она сделала со мной. Как это повлияло на меня. Я не хотел никого видеть и не хотел, чтобы кто-нибудь видел меня, — он делает паузу, и я жду, — Ну, избиения усилились после смерти моего отца. Не то чтобы он много сделал, чтобы остановить их, когда был жив, но они становились все хуже. Когда мне было шестнадцать, был особенно плохой случай. У меня до сих пор остались шрамы от того случая. Мне было стыдно. И к этому времени я был чертовски зол. Поэтому я пригласил Итана покататься со мной на лодке.

Он качает головой, проводит рукой по волосам и смотрит вдаль, как будто видит это снова. Как будто он снова там, на том каноэ.

— Итан не всегда был дерьмовым. Я имею в виду, он был таким большую часть времени, но не всегда. Люсинда баловала его, души в нем не чаяла. Заставил его поверить, что он король. Но это было не так. А после смерти моего отца, как только я достиг совершеннолетия, она знала, что я возьму на себя управление семьей. Она знала, что ее уздечка быстро заканчивается. Иногда я задаюсь вопросом, не хотела ли она убить меня сразу. Но это уже совсем другая история, — ещё одна, более продолжительная пауза, — В любом случае, Итан присоединился ко мне на каноэ, и я вывез нас. Мне не нравится думать, каковы были мои намерения.

Он встает, входит в комнату, держась ко мне спиной.

Я встаю, иду к нему. Мне кажется, я знаю, к чему ведет эта история.

— Ты был ребенком, Себастьян.

— Нет, Хелена. Он был ребенком. Мне было шестнадцать. Достаточно взрослый, чтобы знать все лучше.

Он садится на край кровати.

— Ты не обязан рассказывать мне остальное.

— Я хочу. На самом деле я никогда не рассказывал эту историю, а должен был бы. Он принадлежит мне.

Я сижу рядом с ним, наблюдаю за ним.

— Итан не был сильным пловцом. Я думаю, он боялся воды, но никогда не мог признаться в этом. Поэтому, когда мы были там, слишком далеко от острова, чтобы кто-нибудь мог нас увидеть, я накренил каноэ.

Он смотрит на свои колени в течение минуты, прежде чем снова поднять взгляд на меня.

— Я наблюдал, как он боролся. Я смотрел, как он тонет. Смотрел, как он тянется ко мне, — он качает головой и смотрит в пол, — Я видел, как его глаза закрылись, когда он перестал сопротивляться. К тому времени, как я вытащил его, он слишком долго оставался без кислорода. Ущерб был необратимым.

— О, Боже.

Он встает, качает головой: — Нет, Хелена, бога нет. Ни один бог не допустил бы, чтобы это произошло. Не для Итана. Не для тебя. Не для моей матери. Не для всех Девушек Уиллоу, которые приходили раньше.

Я подхожу к нему, касаюсь его лица, заставляю его посмотреть на меня: — Тебе было шестнадцать лет, и над тобой надругались.

— Я знал, что делал. Я точно знал, что делаю. Итан был невиновен, — он снова отводит взгляд, — Итак, теперь ты знаешь, почему он так боится меня. На что я способен. Я думаю, что какая-то часть его, какая-то подсознательная часть, знает. Помнит.

Он отстраняется, выпрямляется. Делает глубокий вдох, и мгновение спустя он снова становится самим собой. Как будто он засунул эту другую часть себя в какую-то коробку, закрыл и запер крышку.

— Но есть еще Грегори, с которым нужно разобраться. Он — моей крови, и у него есть право на тебя.

Когда мы возвращаемся на остров, я замечаю, что Себастьян мрачен.

Другая лодка уже заперта, и мне интересно, где Грегори. Если то, что сказал Себастьян, правда, то прошлой ночью он пошел искать кого-нибудь, чтобы трахнуться. Я не знаю, почему это меня беспокоит.

Я иду в свою комнату, чтобы переодеться, и вспоминаю свой сон о тете Хелен. Я не знаю, был ли это вообще сон, на самом деле, и удивляюсь, тому как я забыла про это, но сейчас я стою в своем шкафу, смотрю на половицы и вспоминаю то, что она сказала.

Я опускаюсь на четвереньки и начинаю искать свободную доску, зная, что это маловероятно. Мы говорим о доме, который был более семидесяти лет назад.

Мне требуется три оборота вокруг этого места, прежде чем я нахожу его. Он находится в самой темной части шкафа, и мне приходится задвинуть всю одежду на противоположный конец вешалки, прежде чем я замечаю царапины вдоль короткого края одной из досок.