Первое: я не подозревал, что моя жена и обергебитсфюрер Кручинна обращаются друг к другу на «ты». Еще в конце сентября, незадолго до моего отъезда, они были на «вы».

Второе: хочу отметить, что обергебитсфюреру Кручинне незачем было ложиться на диван рядом с моей женой, потому что в комнате есть еще один диван.

Третье: памятуя о том, что я увидел у себя дома ранним утром двадцать восьмого числа, я не в состоянии изменить своего мнения, изложенного ранее, даже после ознакомления с версией обергебитсфюре-ра Кручинны.

Четвертое: супруги, упомянутые в показаниях обергебитсфюрера Кручинны, написали мне письмо, в котором сообщают, что, уехав с ними на омнибусе, он без их ведома вернулся в дом Штрунка. Из письма супругов притом следует, что обергебитсфюрер Кручинна навещал мою жену в нашем летнем доме.

Пятое: в моем понимании, когда мужчина в такой одежде ложится рядом с женщиной на диван, тем самым он либо выражает свое пренебрежение к ней, либо подтверждает, что имеет на это право в силу интимных отношений, связывающих его с нею.

Шестое: сразу после происшествия жена сообщила мне, что уйдет из дома. Не желая причинять неудобств своему ребенку, я ответил жене, что уйду сам. Примерно через сорок восемь часов мне пришлось снова побывать дома, чтобы уладить ряд вопросов, связанных с моим ребенком. Когда мы встретились, жена объяснила, что между ней и обергебитсфюре-ром Кручинной ничего не произошло.

Честность со всех сторон, хотя Штрунку, конечно, можно поставить в вину то, что он никак не комментирует слова Кручинны о своей любовнице, с которой поддерживал отношения в течение десяти лет. Не упоминает он и тот факт, что шкура леопарда была подарком от рейхсфюрера; возможно, Штрунк поступает так, дабы не обидеть Гиммлера, который будет читать протокол.

Суд удаляется на совещание — вернее, это Штрунку и Кручинне приходится выйти за дверь. Оппоненты мирно курят в просторном длинном коридоре, сидя на деревянных скамьях примерно в пятнадцати метрах друг от друга. Через четыре дня они будут стрелять друг в друга с этого же расстояния.

Не успевают они докурить, а суд уже приглашает их в зал и объявляет, что дело чести между гаупт-штурмфюрером СС Штрунком и обергебитсфюрером Кручинной должно быть решено на поединке с использованием оружия. Согласно двадцать восьмой статье Регламента арбитража и суда чести СС, при выборе оружия следует отдавать предпочтение сабле.

В этот памятный момент судьба совершает еще один поворот: Штрунк говорит, что дуэль на саблях для него слишком опасна, и, ко всеобщему удивлению, предъявляет справку, выданную четырнадцатого октября 1937 года главой Медицинского управления СС Эрнстом-Робертом Гравицем, который подтверждает своей подписью, темно-синей на белом, что вследствие перенесенного заболевания малярией участие в сабельной дуэли является для Штрунка нецелесообразным, ибо малейшие травмы могут привести к серьезным воспалительным процессам, а потому в соответствующих обстоятельствах приоритет следует отдавать пистолетной дуэли.

Эта справка, почти величественная в своей нелепости, принимается без возражений и судьями, и противником Штрунка. Дуэль на пистолетах назначают на семь часов утра восемнадцатого октября, местом проведения выбирают Хоэнлихен. Семеро участников судейской коллегии скрепляют это решение подписями.

Разногласие Штрунка и Кручинны обсуждается по-деловому и довольно буднично, как один из множества пунктов повестки дня. Что касается Эрнста-Роберта Гравица, упомянутая справка является ранним предвестником того, на что еще он пойдет в качестве врача, а затем рейхсврача СС и полиции, обергруппенфюрера СС и генерала войск СС. На фоне его дальнейшей биографии диагноз несуществующей малярии вместо запущенного туберкулеза кишечника есть лишь курьезная и при этом умышленная ошибка, а медицинская рекомендация предпочесть саблям пистолеты — лишь сравнительно безобидное проявление парадоксальной смелости. Всего через пару лет Гравиц согласует привлечение врачей СС к убийству людей с физическими и умственными недостатками. Говорят, при этом он скажет: «Задача, конечно, не из приятных, но нужно быть готовым брать на себя и такие» — и выразит готовность собственноручно умертвить первого психически больного после создания первого центра смерти. При этом Гравиц возьмет на себя управление медперсоналом в лагерях смерти; под его руководством и по его указанию будут проводиться медицинские эксперименты над узниками концлагерей. Он напишет Гиммлеру, что в исследовательских целях желательно вживить людям вирусы гепатита, выращенные в экспериментах на животных, и для этих целей Гиммлер предоставит ему восьмерых евреев из Освенцима. Гравиц же прикажет Карлу Гебхардту провести эксперименты с сульфаниламидом на шестидесяти польских женщинах в концентрационном лагере Равенсбрюк и потребует нанести им ранения, идентичные тем, какие получают на войне, а еще дополнительно ввести под кожу грязь и осколки стекла. Двадцать третьего апреля 1945 года виллу в Бабельсберге, на которой в тот момент будет жить Гравиц с семьей, сотрясет мощный взрыв: сидя за обедом с детьми и женой, глава семейства дернет под столом чеки двух ручных гранат.

Можно предположить, что Гитлер, утопая в широком кресле музыкального салона и в восьмой раз подряд слушая последний акт «Лоэнгрина», когда звучит меланхоличная «Мой дорогой лебедь», принимается подпевать, потому что знает либретто наизусть. Конечно, бесполезно гадать, о чем думает фюрер в эти минуты, но, возможно, смерть Штрунка не выходит у него из головы, и он мысленно обращается к нему: «Мой дорогой лебедь…»

Гитлер тоже пока не представляет, что за будущее его ждет. Примечательно, что оно не завершится еще в тот миг, когда днем тридцатого апреля 1945 года на ковре, украшенном коричневым лиственным орнаментом, перед спинкой дивана в Фю-рербункере образуется красная лужа крови размером с тарелку. Не завершится оно и после того, как на трупы фюрера и Евы Браун выльют двести литров бензина и они будут гореть более двух часов под неослабевающий фейерверк снарядов. Вскоре после захоронения их останков в сад рейхсканцелярии упадет бомба. Их еще не раз выкопают, закопают обратно, снова выкопают и снова закопают, пока наконец не положат на лед в Институте патологии в районе Берлин-Бух. Одиннадцатого мая 1945 года стоматологический осмотр, который проведут дантист Хуго Блашке и зубной техник Кете Хойзерман, вселит во всех уверенность в том, что сам фюрер и его новобрачная жена проводят здесь свой медовый месяц. За исключением челюсти Гитлера, которая отправится в Москву, останки захоронят на территории больницы, но вскоре их повторно эксгумируют и перевезут в советский гарнизон в Финове. Поскольку осмотреть их должен будет сначала свидетель, а затем генерал, влюбленных еще долго не оставят в покое. В июне их поместят в землю в лесу близ Ратенова, в июле — в лесу близ Штендаля. В декабре они снова выдвинутся в путь, на этот раз в Магдебург, где их закопают, но в январе 1946 года опять выкопают в исследовательских целях. Далее последует более длительное пребывание на военном объекте в Магдебург-Зуденбурге, точнее, под ним, но и эта могила не окажется их последним пристанищем.

Новая эксгумация состоится пятого апреля 1970 года: планируя расчистку территории, Красная армия будет обоснованно опасаться охотников за реликвиями. В отчете напишут об обнаружении в сгнивших ящиках черепов, костей, ребер, позвонков и так далее. Трупы перемешаны с землей, степень разложения велика. Груду трухи отвезут на советском грузовике в гарнизон советской 10-й танковой дивизии в Шёнебеке, в одиннадцати километрах от Магдебурга. Перед казарменным моргом разведут костер, и останки сгорят на нем за час, превратившись в кучу золы, к которой еще добавят угольную золу и тщательно все перемешают. Зола отправится в свой последний путь длиной в двадцать километров и прибудет в городок под названием Бидериц. Там с моста Швайнбрюке, перекинутого через Эль, небольшой приток Эльбы, пепел упадет в воду.