Он прошел мимо могилы Эрнста Удета, «Генерала дьявола»[9], и подумал мимоходом: «Ага, этот тоже тут захоронен». Дойдя до скамейки, огибавшей ствол липы, Марков решил отдохнуть. Он устал, ему хотелось просто насладиться царящим здесь умиротворением, а поскольку в спасательном одеяле было не холодно, вскоре он задремал.

Час спустя Маркова разбудили. Над ним склонялась женщина в черном пальто, с темными волосами и в темных очках.

— Герр Марков, что случилось? Что с вами?

В самом деле, что с ним? И кто эта женщина, которая, очевидно, знает его? Ему тоже показалось, что он ее знает, только не может вспомнить имени, да и солнцезащитные очки на ее носу задачу не облегчали. Спустя некоторое время память вернулась к Маркову, он сел и провел рукой по фольговому одеялу, точно расправляя помятую одежду.

— Вы дама с яблоком? Были у меня на приеме сегодня утром?

— Да, это я. — Она села на скамью рядом с ним. — Вам плохо? Вы ранены?

— Прошу прощения… Напомните, пожалуйста, свое имя.

— Дженни, Дженни Сибилл. Вам нужна медицинская помощь? Вызвать скорую?

— Нет, спасибо, не нужно. Вы-то что здесь делаете в этот поздний час?

Дженни пощупала лоб Маркова, проверяя, нет ли у него жара.

— Я-то? Исполняю ваше назначение. Вы прописали мне двадцатикилометровую прогулку перед сном. Я прошла только полпути.

— А-а, ну конечно, — припомнил он. — Сибилл… Потрясающая фамилия, честное слово. На этом кладбище могильная плита с такой фамилией смотрелась бы очень достойно. Вы художница?

— Нет, учительница рисования.

— Я вам завидую: у вас, по крайней мере, осязаемая, солидная профессия.

— Ну, не стану спорить, — отозвалась Дженни. — Что ж, пойду дальше. — Смущенно помолчав, она не удержалась и полюбопытствовала: — Если не секрет, почему вы в фольговом одеяле спите на скамейке на Инвалиденфридхоф?

Марков потеребил края своего золотистого одеяния.

— Все просто: я забыл ключи в пальто.

Она ободряюще кивнула.

— А пальто забыл в опере.

— Да-да, вы говорили, что пойдете на «Онегина», верно?

— Угу.

— И?..

— В опере забыл, что посадил на рубашку пятно от красного вина. — Он распахнул одеяло и показал своей пациентке «огнестрельное ранение», при виде которого она в ужасе зажала рот руками.

А дальше забыл, что на сцене не стреляют боевыми патронами, запаниковал и упал без чувств.

Все еще не отняв рук ото рта, Дженни нервно хмыкнула, а потом ей стало по-настоящему весело, и она рассмеялась от души.

— Очень забавная история, — наконец успокоившись, произнесла она, и в ее голосе прозвучала похвала.

Марков хотел было посмеяться вместе с пациенткой, но не смог. В уголках его глаз блеснули слезы. В наступившей тишине фольга шуршала, точно металлическая листва. Сквозь тучи проглянул лунный свет, и смятая поверхность одеяла запестрела желтыми и красноватыми бликами.

14

Леопард Гиммлера

Легкий осенний ветерок шелестит в кронах старых деревьев, умирающие листья которых вспыхивают красными и золотыми бликами в лучах яркого солнца. Сообщение в «Фёлькишер беобахтер» о торжественных похоронах «нашего товарища и коллеги, ротмистра в отставке и гауптштурмфюрера СС» написано в стиле статей самого Штрунка, и он вполне мог бы его написать. Это был бы последний гусарский жест человека, жизнь которого, по его собственному свидетельству, состоит, вернее, состояла из одних только героических деяний. Состояла, потому что теперь он покоится в гробу, который шестеро эсэсовцев церемонно несут мимо безмолвной толпы людей, поднявших правые руки. Поверх гроба лежат флаг СС, фуражка и наградной кинжал, впереди гроба идет один из высших чинов СС с подушечкой для ордена в руках, а на подушечке с величественной дерзостью красуется орден Железной короны II класса. Играет торжественный марш, орудия готовы дать прощальный залп почета. Сверкающие шпаги, сияющие шлемы, черные флаги, черные мундиры. Обер-группенфюрер СС Август Хайсмайер произносит перед могилой надгробную речь.

— Мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь Роланда Штрунка, — выкрикивает он бесцветным голосом и повествует о солдатских добродетелях, в духе которых был воспитан Штрунк и которым он оставался верен до последнего вздоха.

Карл Гебхардт, главный врач санатория, присутствовал при последнем вздохе Штрунка и потому мог бы дополнить выступление Хайсмайера. Во время приступов лихорадки солдатские добродетели в значительной мере отходили на задний план, уступая место имени Ирмигард, и это совершенно точно было не имя его матери. В другие моменты Штрунк бормотал что-то о бомбе, которая вот-вот взорвется и отделит Европу от Азии. Чего только не налепечет человек в предсмертном бреду…