Какое-то время они сидели, молчаливые и растерянные, в симметрично строгом коридоре с темными зеркалами, кроваво-красным ковром внизу, черным потолком вверху и бесконечной линией шаровидных ламп посередине. Марков, кажется, начинал успокаиваться, его хихиканье перешло в шепот, из которого можно было различить лишь отдельные слова, в основном уничижительные. Танненшмидт и Зандлер ждали, на их лицах читались сочувствие и замешательство. Строго говоря, офицеры могли встать и уйти, их тут ничто не задерживало. Вся история, что было очевидно с самого начала, имела скорее медицинское, нежели криминальное значение и, чисто по-человечески, несла на себе некий трагический отпечаток.

Из зрительного зала слабо доносились барабанный бой и звуки труб. Стало быть, представление возобновили. Марков едва заметно покивал в такт музыке, взглянул на свою сжатую в кулак руку и медленно ее разжал. На ладони оказалась скомканная бумажка.

— Спасибо, что приехали, инспектор, — тихо проговорил Марков. — Спасибо! Вот, читайте!

Танненшмидт с усталым выражением лица человека, которого уже ничем не удивить, развернула записку. Привыкшая как можно меньше касаться предметов из соображений сохранности отпечатков, она держала листок кончиками пальцев, точно стремилась избежать заражения неведомой болезнью.

Уважаемый герр Марков, имею поручение уведомить Вас о дуэли, которая состоится завтра. Настоятельно рекомендую Вам направить своего секунданта на встречу с секундантом Вашего оппонента, которая состоится в 12:00 в помещении велнес-оазиса «Фиш спа» по адресу Данцигер-штрассе, 66.

С глубоким уважением,

секундант Вашего оппонента

Текст был написан вычурным старомодным почерком, который было трудно читать.

Танненшмидт передала записку Зандлеру. Тот разгладил ее, осмотрел со всех сторон, сфотографировал и возвратил Маркову.

— Новая депеша? — спросила инспектор.

— Да.

— Эту тоже доставил посыльный?

— Я обнаружил ее на своем сиденье, когда вернулся в зал после антракта.

— Вот оно что. Так это из-за нее вы настолько разволновались, что не смогли смотреть на инсценировку дуэли?

Марков сделал вид, будто не заметил иронии в словах Танненшмидт.

— Нет, записка тут ни при чем, могу вас заверить. Дело в том, что с этой оперой у меня связаны тяжелые воспоминания детства. Буквально сегодня утром я отчетливо вспомнил, какое испытал тогда потрясение, потому что не сомневался: артист, исполнявший роль Ленского, действительно погиб на той дуэли. Уточню, речь шла не о герое постановки, а об актере, который его играл. Понимаете?

— Этого, — отозвалась Танненшмидт, — мне бы очень не хотелось понимать.

Марков и Зандлер изумленно переглянулись.

— Да, — повторила инспектор, — у меня ощущение, что за истекший день я поняла слишком многое. Даже у старшего инспектора полиции есть пределы понимания, прошу отнестись к этому с пониманием. — Она поднялась и похлопала Маркова по плечу. — Вот, заговариваться начала. Не принимайте это на свой счет, просто у меня сегодня выдался длинный день. Там, в фойе, ждут журналисты, и они готовы пойти на что угодно, лишь бы услышать вашу историю. Советую не упоминать о дуэли и депеше. Это в ваших интересах. — Танненшмидт повернулась к Зандлеру и добавила: — Позаботьтесь о герре Маркове, пожалуйста. А что касается записки… Делайте, как сочтете нужным. Полагаюсь на вас. Если хотите, отправьте туда завтра кого-нибудь, например своего стажера. Велнес-оазис «Фиш спа» — само название криком кричит о рэкете и организованной преступности. — Усмехнувшись, она направилась к выходу, помахала рукой и вскоре скрылась в дальнем конце зеркального красно-черного туннеля.

Зандлер, само собой, хотел узнать, а Марков, само собой, хотел рассказать, как так вышло, что он вдруг утратил всяческое самообладание, но подчеркну тая незаинтересованность старшего инспектора сказалась на них обоих. Тем временем на сцене герои представления тоже занялись психологической проработкой того, что с ними произошло: до гардероба доносилось приятно приглушенное заунывное пение.

Зандлер перечитал письмо и спросил, что по этому поводу думает Марков. Тот раздраженно отмахнулся и ответил, что больше вообще ничего не думает. Он покончил с этим миром, а мир, если ощущения его не обманывают, покончил с ним.

— Вам что-нибудь известно о велнес-оазисе «Фиш спа»?

— Впервые слышу, — отозвался Марков. — И никакого секунданта я тоже не знаю. Но, возможно, пришла пора с ним познакомиться. С меня хватит! Если нет другого способа положить конец этой бредятине, я сдаюсь. Будет ему дуэль. Это не более чем игра, придуманная Шиллем, и мы все лишь персонажи в его игре.

— Почему вы так считаете? И какое отношение имеет Шилль к пятну от красного вина на вашей рубашке?

— Вы об этом? — Марков пренебрежительно кивнул на свою грудь. — Никакого, просто сегодня за обедом в ресторане «У Рейнхардта» мой приятель Ленцен нечаянно облил меня вином. Он опрокинул бокал, а когда я заметил, что вино попало на мою рубашку, я уже опаздывал на спектакль. Так торопился сюда, что совсем забыл про пятно… Я увидел его только здесь, под конец второго акта, понимаете?

— Не совсем, — протянул Зандлер.

— Вот представьте: Ленский стоял тут, — Марков кивнул за спину собеседника. — Между Онегиным и мной, на одной оси. А когда Эгон… Тьфу ты, когда Евгений Онегин поднял пистолет и прицелился, под его прицелом оказался я! В тот миг у меня осталась всего одна забота, хотя разве это была забота? Нет, это был животный ужас! Страх, что меня сейчас застрелят! Понимаете? Вот почему я вскочил. Дальше прозвучал выстрел. Остальное — эволюционная биология.

— Я правильно расслышал? Эволюционная биология?