Инспектор помахала пустым стаканом. Зандлер помешал ложечкой свой кофе.

— В этой истории есть и кое-что хорошее. Мы можем положить ей конец. Нам ни к чему знать, зачем Шилль отключает сигнализацию или устраивает дуэль между рыбками-грызунами. Нас это не касается. И я говорю это не только как офицер полиции, но и как частное лицо, которое, возможно, выпило слишком много или, возможно, слишком мало. Попрощайтесь с тайнами, Зандлер! О пятнах от красного вина позаботится химчистка, а о рыбах-грызунах позаботится рыбак-грызун. Оставьте это! Воля человека — его царствие, и не имеет значения, верит ли он при этом в Царствие Небесное. Герр К. подошел к их столику и подал виски в тяжелых толстодонных хрустальных бокалах.

— Кстати, — не унимался Зандлер, — после вашего ухода Марков заявил, что будет искать себе секунданта. Он сказал: «С меня хватит».

— Вот-вот, с меня тоже, — поддакнула Танненшмидт.

Причину, по которой Марков после скандала в опере, находившейся в двух кварталах от его дома, не пошел прямо к себе, можно объяснить с психологической, а не с метеорологической точки зрения. На улице было холодно и становилось все холоднее, пальто Марков забыл в гардеробе. Другое вероятное объяснение состоит в том, что ключи от его квартиры лежали в кармане пальто.

Ноги пронесли Маркова по широкой дуге мимо Бранденбургских ворот к Тиргартену. Может, он не хотел идти той дорогой, по которой еще несколько часов назад шел уважаемым психиатром, а потом вдруг превратился в мнимого покойника в опере? А может, его охватило чувство, что у него больше нет дома? Бог свидетель, когда сегодня вечером на глазах у толпы народа он рухнул на пол, точно девчонка-истеричка, он перестал быть тем Оскаром Б. Марковым, который жил и принимал пациентов по адресу: Рейнхардтштрассе, угол Луизенштрассе. И даже если… даже если нынешний Марков по-прежнему оставался тем же Марковым, что и раньше, нельзя не учитывать унизительный эффект мести, который детская травма оказала на, казалось бы, справившегося с ней индивидуума: этот эффект разрушил не только самооценку Маркова или то, что он под таковой понимал, но и его компетентность как профессионала. Один-единственный выстрел в «Евгении Онегине» превратил тридцать лет блестящей работы в тридцать лет шарлатанства.

Шепча что-то себе под нос, размахивая руками и стуча зубами, Марков неожиданно оказался перед советским мемориалом в Тиргартене. Едва увидев наведенное прямо на него дуло танковой пушки, мигом вспомнил сцену оперной дуэли, вспомнил наведенный прямо на него пистолет в руке Онегина и, холодея от ужаса, бросился прочь. Он подумал, что стоило бы позвонить Констанции, но сообразил, что она все равно не возьмет трубку и это, вероятно, будет лучше и для нее, и для него. Следует ли ей узнать, что за буря разыгралась в ее отсутствие? Нет, не следует, он бы ей точно ничего не рассказал, однако понимал, что так или иначе ей все станет известно.

Припозднившиеся прохожие с удивлением оглядывались на человека, который шаткой походкой шел через Моабит и Митте, разговаривая сам с собой и прижимая к груди разорванную окровавленную рубашку.

Подойдя к заправке на Шоссештрассе, он заказал в ночном киоске кофе, а потом, получив заветный стаканчик, попросил продать ему пальто, одеяло, да что угодно, лишь бы это позволило ему согреться.

— Могу предложить только шнапс, — отозвался продавец. — Хотя… погодите-ка.

Он долго рылся на полках, а по плоскому экрану телевизора над кассой тянулась бегущая строка новостей. На «Коста Конкордия» продолжаются спасательные работы. На Шпиттельмаркте разбита витрина магазина мужской одежды, версия ограбления подтвердилась. А затем Марков увидел на экране самого себя: Зандлер ведет его сквозь толпу, лицо Маркова наполовину скрыто курткой, и сопровождает все это комментарий мужским голосом: «Задержание. Псих-психиатр срывает оперный спектакль». При всей своей неточности эти слова звучали как позорное клеймо. Марков понял, что на его репутации можно смело ставить крест.

Продавец повернулся к нему, держа мотоциклетный дождевик в одной руке и спасательное фольговое одеяло в другой.

— Советую взять одеяло, — произнес он. — Специальная разработка, помогает избежать переохлаждения. Наружная сторона одеяла золотистая, внутренняя — серебристая, не перепутайте.

Марков выбрал одеяло. Торопливо развернув его, он заметил, что одеяло такое большое, что в него можно закутаться с головы до ног. Набросив одеяло на плечи, Марков поблагодарил продавца и побрел прочь.

Путь его был бесцельным и, пожалуй, бессобы-тийным, однако не бесконечным. Отойдя на несколько перекрестков от заправки, он прошел через маленькие железные ворота, затем прошагал по тропе вдоль реки и очутился на кладбище Инвалиденфридхоф. Там Марков долго бродил между захоронениями прусских генералов.

Доступ во внушительную усыпальницу Шарнхорстов, огороженную решеткой из чугунных пик и охраняемую спящим каменным львом, как обнаружил Марков, был закрыт. Кресты на могиле фон Рауха образовывали защитную цепь, которую он не сумел прорвать. На одном из перекрестков путь Маркову преградил надгробный памятник полководца Кесселя.

Казалось, в этот ночной час за господство над кладбищем борются различные оттенки мрака. Туманное темно-синее небо окутывало его бледным сумеречным светом. Стволы лип напоминали черные вены, по которым течет еще более черная кровь. Меж них над землей поднимались монументы, пьедесталы и кресты, приземистые камни, высокие узкие камни, уродливые колоссы, разбитые фигуры, горбатые курганы — причудливый парад сумрачных теней.

Марков, вышагивающий мимо них в своем сверкающем одеянии, воспринимал Инвалиденфрид-хоф не как кладбище и не как memento mori — помни о смерти, а скорее как долгожданное пристанище по ту сторону жизни. Он сразу почувствовал себя свободнее и, читая надписи на надгробиях, испытывал жгучую зависть к этим покойникам, которые даже спустя сотни лет после своей смерти знали, кто они такие и где их место. На ректора в отставке можно положиться, а поздороваться на ходу со старшим ветеринаром весьма приятно. Королевский камергер, генерал кавалерии, ротмистр и командир эскадрильи — все они, вполне вероятно, не были особенно хорошими людьми, однако они были личностями. Нельзя и представить, что они могли оказаться в том положении, в которое попал Марков.