Во время бега мой разум не замолкал, но удары, ощущение жжения в конечностях каким-то образом помогали систематизировать мои своенравные мысли.

А они были своенравными. Эта неделя выдалась потрясающей, сумасшедшей и насыщенной. В ночь нашей встречи с Киллианом на заднем дворе я так и не заснула. Вместо этого лежала на кровати в наушниках и, казалось, часами прокручивала в голове каждую секунду нашего разговора. Всю оставшуюся часть выходных в животе у меня порхали бабочки. Маме я ни о чем не рассказала по понятным причинам. Отчего чувствовала себя виноватой. Невероятно виноватой оттого, что скрывала от нее такую важную тайну. Чувства и мысли занимали такую большую часть моего разума, будто стали мной. Я скрывала часть себя от мамы.

— О чем ты так сосредоточенно думаешь, куколка? — спросила мама в воскресенье вечером.

Я вздрогнула.

— Ни о чем, — быстро выпалила я, надеясь, что лицо меня не выдаст. — Просто о домашних заданиях и репетиции с группой, — соврала я.

Она долго смотрела на меня, словно пытаясь применить мамины способности чтения мыслей. Я изо всех сил старалась выглядеть невинно.

— Не переживай слишком сильно из-за домашнего задания, куколка, — сказала она наконец. — Жизнь для этого слишком коротка, а ты от природы умная; это тебе досталось от меня. Кроме того, ты нужна мне для эмоциональной поддержки во время просмотра сериала «Ходячие мертвецы», — серьезно добавила она, переведя взгляд на вступительные титры.

Я выдохнула сквозь стиснутые губы, чувствуя себя так, будто увернулась от пули.

Это был довольно сюрреалистичный и в какой-то степени пугающий момент осознания, что именно здесь я перестала все рассказывать маме. Что существовала новость, которой часть меня не могла, не хотела с ней делиться. Полагаю, у каждой девочки-подростка, скорее всего, еще младше меня, возникали такие моменты. Полагаю, многие из них, не задумываясь, хранили секреты от своих мам. Но для меня дела обстояли иначе. Мама была не просто мамой; она была моим лучшим другом. Я боялась, что мама не относилась к этой взрослой части меня, хотя большинство взрослых сочли бы наши отношения с Киллианом не «настоящей любовью». Я же считала по-другому. С уверенностью, исходившей из незнания, я понимала, что у нас все серьезно.

В понедельник перед школой я чувствовала себя разбитой. От нервозности желудок так сводило, что я встала в шесть утра на пробежку, чтобы попытаться успокоить свой разум. Затем потратила на выбор одежды безбожное количество времени, даже для девушки, которую воспитывала мама, вроде моей.

Для меня это была еще одна первая попытка одеться, чтобы произвести на кого-то впечатление. Я никогда этого не делала. Я одевалась для себя, а не для того, чтобы следовать тенденциям моды или притворяться тем, кем не являюсь. Мы с мамой не имели много денег на одежду, но это нас никогда не останавливало. Мама была экспертом в шопинге по винтажным магазинам и выгодным покупкам. Я не думала, что она намеревалась познакомить меня со стилем бохо/хиппи, но она ни разу не сказала мне, что я не могу чего-то носить. Она всегда позволяла мне быть той, кто я есть.

Я экспериментировала с внешностью, да и какой подросток этим не увлекался? Но никогда не чувствовала наступление кризиса личности подростка, о котором читала. Я всегда точно знала, кто я такая, и меня это устраивало. Во многом это было связано с моей немного сумасшедшей, но удивительно поддерживающей мамой. Она позволила мне узнать, кем быть, и потворствовала моей страсти к музыке и книгам, даже когда сама этого не понимала. Я знала, что она экономила и откладывала деньги, чтобы оплатить мне уроки игры на гитаре до того, как я стала обучаться сама.

Но в то утро я примеряла каждую вещь из своего гардероба, думая о Киллиане. В конце концов, я остановила свой выбор на узких армейских штанах цвета хаки. Из-за слишком низкой посадки мне пришлось застегивать их, лежа на кровати и втянув живот. К ним я надела белую майку-борцовку, завязав ее спереди узлом, чтобы подчеркнуть небольшую полоску обнаженного живота. Недостаточную, чтобы кто-то из учителей или моя мама (в возможности этого я, вообще, сомневалась), подняли при этом брови. Нацепила на шею несколько ожерелий и укротила свои дикие локоны так, чтобы они ниспадали до бретельки бюстгальтера. Я хотела выглядеть непринужденно, но при этом сексуально.

Взглянув на веснушки, покрывающие мой нос, я нахмурилась, но затем вспомнила прозвище, данное мне Киллианом. Решив не скрывать их макияжем, просто нанесла на губы розовый блеск и немного туши на ресницы.

Конечно, образ без макияжа занял гораздо больше времени, чем предполагалось, поэтому мне пришлось слушать, как мама стучит в дверь моей комнаты, угрожая убийством и расчленением, если из-за меня не успеет взять кофе у Шелли. Мы обнаружили его в первый день приезда в Амбер, и в тот же день мама сделала Шелли, создательнице упомянутого кофе, предложение руки и сердца, настолько он был хорош.

Поскольку я не спала несколько часов, то уже выпила две чашки. Кофе имел важное значение для нас с мамой; нам он был нужен.

Я поспешила выйти.

— Прости-прости, — скандировала я, запихивая книги в вышитый рюкзак.

— Вау! — воскликнула мама, пробежавшись глазами по моему телу. — Ох, как бы мне снова помолодеть и носить одежду, обнажающую живот, и такие штаны, — размышляла она с мечтательным взглядом.

Видите? Никакого осуждения. Мне пришлось бы надеть короткие шорты и бюстгальтер с блестками, чтобы вызвать хоть какое-то неодобрение.