Но мечты так и остались мечтами. Я оказалась полной дурой. Математика давалась со скрипом, физика предстала невиданной тварью, химия еще терпима и даже иногда любопытна. И только физкультура и труды зажигали в моем сердце огонек.

Я коснулась Теодора взглядом. Он встрепенулся. Поднял ручку и посмотрел на меня.

— Привет, — сказал он. — Тебе нужна помощь.

Я невольно нахмурилась, но потом вспомнила про ограничения мистиков. Они не задавали вопросы. Ведь вопрос — открытая просьба. Ответь, и на вопрошающего упадет долг. Маленький, но все же долг. Теодор еще не научился предполагать, чтобы это звучало как вопрос. Поэтому я нередко путала его «вопросы» с утверждениями.

— Нет, — отмахнулась я и отвела взгляд. Не могла долго смотреть на него.

В итоге нашла новую цель — зеркало в полный рост. Оно опиралось на книжные полки с цветными папками. Мы притащили его сюда из моей комнаты. Через зеркало Теодор пробрался в пятиэтажку. Все не находили время, чтобы убрать его.

— Я… Нам надо поговорить, — сказала я.

Кресло заскрипело, значит, Теодор выпрямился. Он всегда вытягивался по струнке, когда я говорила. Похоже, жест был неосознанным. В нем проскакивала покорность, какую хороший ребенок показывает перед властным родителем.

Я скрестила руки на груди и продолжила:

— В общем, я соврала. И не один раз. Я не совсем доверяла тебе, поэтому, ну, не давала тебе ножи и… скрыла некоторые вещи.

Голос подрагивал и затихал. Мои плечи тоже сжимались. Я старалась уменьшиться, показаться незначительной. Маленькой точкой. Хотела приуменьшить значение своих действий всеми доступными способами. Страх, что Теодор меня бросит, никуда не испарился. Он забился в темнейший угол сознания, но все еще нашептывал, направлял меня.

— Знаю, — сказал Тео. Я не расслышала ни гнева, ни досады. Братец заметил мой саботаж, но не стал возражать. Не ожидала от него такого. Я откровенно ставила ему палки в колеса, а он терпел и молчал. Теодор продолжил: — Я заметил, что ты с неохотой дала мне серебряный нож. Что ты боишься меня.

Неужели все чувства отражались на моем лице? Плакали мамины уроки. Из меня получилась ужасная врунья. Но тем не менее промахи смягчили последствия. Теодор сомневался в моей искренности, поэтому откровение не стало неожиданностью.

Начало выдалось терпимым. Посмотрим, как пойдет дальше.

— Я спрятала завещание Миши.

Кресло заскрипело, и я на секунду перевела взгляд на Теодора. Он приподнял бровь, слегка наклонил голову вбок.

— Там… Миша оставили целую автобиографию. Весьма стыдную и корявую.

— Я не вижу причин прятать ее от меня, — заметил Теодор.

Я набрала полные легкие воздуха. Как он поведет себя? Взбесится? Смирится? Или разобьется, как хрустальная ваза? Взгляд метался между зеркалом и Теодором. Я старалась не задерживаться на нем долго, но также пыталась уследить за каждым изменением: осанка, положение рук, выражение лица. Не пропустить случайную мелочь, которая и определит итог.

— Там нет ни слова о тебе, — медленно протянула я.

Вот и все. Что ты скажешь, Тео?

Теодор фыркнул, чем приковал к себе мой взгляд. Я почувствовала, как брови свелись, а рот приоткрылся. И все? Он знал?

— В гостиной нет ни одной фотографии со мной, — улыбнулся Теодор. — Не удивлен, что Миша не посвятил мне и предложения.

Его не смутили фотографии? Меня больше удивило мамино безразличие. Она оставила в гостиной фотографии, зная, что Теодор увидит их… Потому что понимала, что он подумает. Как он объяснит их для себя. Выходит, я зря волновалась тогда. Тео придумал бы отмазку насчет автобиографии Миши и не заметил бы подвоха.

Я молчала слишком долго. На этот раз нахмурился уже Теодор.

— Там было что-то важное, — предположил он.

— Эм… — вдруг замялась я.

Какого хрена, Надя? Решила же рассказать всю правду, там почему сомневаешься? Боишься сказать напрямую? Хочешь, чтобы он сам пришел к ответу?

— Сейчас вернусь! — сказала я, выбегая из кабинета.

???

Надя сорвалась с места и вылетела в коридор, оставив меня с немым вопросом:

«Что сейчас произошло?»

Меня радовало, что она доверилась мне. Что рассказала про автобиографию Миши. Кто бы мог подумать? Хотя, зная старшего брата, это как раз в его духе. Самолюбование на своей же смерти. Со стороны звучит мерзко, но, возможно, он оставил наследие, чтобы его помнили…

Меня не отпускал вопрос. Почему Надя придала такое значение фотографиям?

Я встал с кресла — оно скрипнуло — и принялся расхаживать из угла в угол. Так лучше думалось.

Меня не было на фотографиях. Немудрено: эта женщина запирала меня в комнате перед приездом фотографа. Даже старший брат обделил меня в автобиографии. Как на него похоже. Надя же видела в этом… нечто иное? По ее словам, вернее по смыслу, который она в них вложила, автобиография натолкнула бы меня на определенные мысли. Какие?