Но в четверг я не смог вернуться из школы вместе с Назией, потому что после урока рисования прозвенел звонок и мне пришлось подождать в коридоре, и сеньорита Соня отвела меня в домик в саду. Мы не шли, а тихонько бежали, потому что был дождь, хотя вообще-то домик совсем рядом с забором школы и почти рядом с фонтаном, на котором сидит петух-флюгер.

— Ты же знаешь, сегодня тебе к консультанту, — сказала сеньорита. А когда мы уже подходили к двери, добавила: — Гилье, Мария тебе очень понравится. Вот увидишь.

Прежде чем войти, я не вытерпел и спросил:

— А по-английски Мария будет Мэри?

Сеньорита кивнула. И нажала на кнопку звонка, но он не сработал.

— А она красивая?

Сеньорита посмотрела на меня:

— Кто? Мария?

Я кивнул.

— Конечно, да.

У меня стало чуть-чуть холодно вот тут, ниже шеи, и. когда я уже хотел спросить, умеет ли сеньорита Мария петь, чей-то голос сказал из серебряной решетки около звонка:

— Да?

Сеньорита Соня придвинулась к решетке.

— Мария, это Соня.

— Входите.

Что-то звякнуло, дверь распахнулась. Мы вошли в очень маленькую прихожую — не больше нашей, и из правой двери сразу вышла сеньора — взрослая, но не старенькая, то есть как моя мама, но не такая, как мама, потому что волосы у нее рыжие, целый пучок, а лицо розовое-розовое, как у куклы.

— Значит, тебя зовут Гилье? — сказала она.

Я не знал, что сказать. В комнате, за спиной сеньоры, был большой-большой стол, такой блестящий, на кривых ножках вроде львиных лап, а на столе стоял коричневый чемодан, такой немножко толстый, открытый. У Мэри Поппинс почти такой же.

— Гилье? — опять сказала она.

Она так часто улыбалась, что напомнила мне маму, и я посмотрел на свои ботинки, потому что заскучал по маме и захотелось поплакать. У двери я увидел золотое ведро, а в нем стоял черный зонтик, вроде папиного, но у этого ручка серебряная. И тогда я сказал:

— Просто Маркос Саласар мне сказал, что сюда нас водят, скорее всего, в наказание.

Сеньорита Мария наклонилась, дотронулась до моего подбородка, и мне пришлось поднять голову.

— Просто Маркос Саласар не знает, что сюда ходят только лучшие, — сказала она, не спуская с меня глаз. Она так широко улыбалась, что я чуть не засмеялся.

— Правда? Лучшие?

Она кивнула. А потом добавила шепотом:

— Мне сказали, что тебе очень нравится Мэри Поппинс.

— Да.

— А знаешь, что я тебе сейчас скажу?

— Не знаю.

— Мне она тоже нравится, — шепнула она мне на ухо.

— Правда?

Она снова кивнула:

— Очень. Особенно когда поет.

Потом распрямилась, взяла меня за руку. Потянула меня за собой, хотела, чтобы мы вошли в комнату вместе, но у меня ноги как приросли к полу. Она обернулась, подмигнула мне. И опять стала смеяться, но скоро перестала, погладила меня по голове.

— Только самые лучшие, Гилье, — сказала она, расчесывая мне волосы пальцами, совсем как иногда делает моя мама. — И только те дети, которые знакомы с Мэри Поппинс.

Я посмотрел на сеньориту Соню, а она кивнула. И сказала:

— Не бойся.

И тогда мы с Марией, взявшись за руки, вошли в комнату.

Пришел загодя, еще без пятнадцати семь, уселся в приемной, стал ждать. Из кабинета — дверь была приоткрыта — доносился голос Гилье, а еще — женский голос. Иногда женщина что-то спрашивала, а порой мне казалось, Гилье вроде бы смеется. В его смехе мне каждый раз чудится смех Аманды, и такая тоска по ней берет — адское мучение.

Пока Гилье занимался с консультантом, я решил зря времени не терять — достал ежедневник и написал черновик письма, вечером отошлю Аманде по электронке. Против «Скайпа» ничего не имею — вполне можно разговаривать, но нам он не подходит, потому что когда здесь день, там уже ночь, и вообще Аманда все время на работе, зато у меня теперь, пока сижу на пособии, свободного времени вагон, вот и пишу ей письма каждый день — иначе без нее было бы совсем тоскливо.

И пока я сидел в приемной, мне вспомнилось, что сказала про Гилье сеньорита Соня тогда, в ее кабинете: «необычный мальчик», вот ведь как… И я тут же подумал про Аманду, она ведь такая необычная. А когда я говорю «необычная», имею в виду не красоту, хотя Аманда красивая, настоящая красавица, а кое-что другое — то, чего я больше ни у кого никогда не замечал, то, чем она меня покорила с первого взгляда.

И вспомнилось: смотрю, как она идет по летному полю, она и другие стюардессы из их экипажа, смотрю и не могу глаз оторвать. Все остальное как будто исчезает: шум, ребята из бригады, запах керосина… все на свете. А она, ловя мой взгляд, улыбалась мне синими глазищами — как два огромных солнца.

А еще вспомнилось: когда я все-таки набрался храбрости и пригласил ее на свидание, и она согласилась, у меня язык отнялся. Я заперся в сортире первого терминала, подставил голову под кран, ополоснул волосы и лицо, потому что с меня лил градом пот. Я повел ее в китайский ресторан и в кино, или, скорее всего, наоборот: сначала пошли в кино, а потом ужинать к китайцам, теперь уже не припомню. А вот что помню: с того вечера все шло легко. Хотя конечно, с Амандой вообще жизнь легка — как будто все, что тебе нужно в жизни, с самого начала было совсем рядом, только руку протяни. Как будто Аманда подобрала к жизни ключик — с рождения знает назубок руководство «Как сделать, чтобы все всегда получалось само собой».