Вначале я только наблюдал за ней.

Издалека, соблюдая дистанцию, не спускал глаз. Потихоньку узнал ее имя и расписание. Куда ходит в кампусе, где работает, с кем общается.

Каждая крупица информации должна была утолить голод, но вместо этого только подпитывала его. Заставляя зверя внутри меня жаждать большего.

Затем, спустя две недели после того, как начал навещать ее во время ночных пробежек, я заметил его. Это чертово окно. Широко распахнутое. Прозрачные занавески колыхались на ветру, искушая украдкой взглянуть, пока та сидела на диване, потом позже, когда передвигалась по квартире, прежде чем погас свет.

Я стоял на другой стороне улицы, когда беспокойство просочилось в вены. Беспокойство и страх.

У меня была ранняя утренняя тренировка с Хеми и некоторыми другими ребятами на линии обороны, которую нельзя было отменить. Но я знал, что если пойду домой, то ни за что не смогу уснуть. Опасаясь за ее безопасность, я сделал первый шаг к тому, чтобы пересечь черту, от которой, как предполагалось, будет трудно отказаться.

Я осторожно взобрался по пожарной лестнице и закрыл окно.

Не вторгся в ее личное пространство, просто не осмелился бы.

Сколько раз я мысленно ругал своего лучшего друга за то, что тот переступил черту, вторгшись в личное пространство Милы?

Но потом, на следующий день, это повторилось, и я пожалел, что внутри нет камеры. Какого-нибудь способа увидеть ее. Способа узнать, была ли она в целости и сохранности в стенах своей двухкомнатной квартиры. Способа выяснить, что с ней все в порядке.

Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль о камерах.

Если я поставлю одну снаружи, а другую внутри, в месте, которое является достаточно невинным, все было бы в порядке. Я бы знал, что Сара в безопасности, или, по крайней мере, так рассуждал сам с собой.

Но дорога в ад обычно была вымощена благими намерениями.

Приобрести их было несложно, а вот с настройкой пришлось повозиться. Первую я поставил ранним утром, после того как она ушла на работу, а соседи спали. Ту, что теперь находится у нее дома, поставить было посложнее. Я отказался идти по пути Джеймса. Подкуп управляющего, чтобы тот передал копию ключа, проникновение в личное пространство, когда той не было рядом, казалось мне неправильным.

Я знал: этот поступок хуже того, что сделал Джеймс. Я снимал ее без согласия. Наблюдал, когда та об этом даже не подозревала. Но опять же, зверь внутри оправдывал это.

Вот тогда-то я и установил вторую камеру. Вскарабкался по скрипучей пожарной лестнице, и когда укрепил оконную раму, зверь подтолкнул меня вперед.

«Моя. Наша,» — прорычал он, заставляя чувствовать, что я разваливаюсь на части.

И тогда это случилось.

Из спальни доносились звуки жужжащего вентилятора. Так тихо, как только мог, я подошел к двери и глубоко вдохнул. Руки сжали деревянную раму, и я пожалел, что та не открыта. Ее запах в наполнил легкие, и у меня потекли слюнки. Неописуемо сладкий. Ваниль и коричневый сахар, смешанный с чем-то еще. Чем-то, что я не мог точно определить, но навсегда запомнил.

Моя Сара.

Стоя там, я еще больше понял лучшего друга. Эту потребность, которую он, казалось, испытывал — находиться в пространстве Милы, в окружении ее вещей. Но я и ногой не переступал порог ее спальни. Вместо этого тихонько установил камеру рядом с телевизором и ушел, убедившись, что закрыл за собой окно.

Теперь оно было открыто.

Снова.

На этот раз только наполовину, и я подумал, не сломалось ли окно. Повышение и понижение температуры иногда приводит к повреждению древесины. Я бы ни за что не подошел. Или так бы и сделал?

Вопрос тяжелым грузом висел в голове, когда я подошел к краю здания и осторожно поднялся по пожарной лестнице. Она была дома, в постели. Неужели я пропустил достаточно времени, чтобы она заснула? Приблизившись к окну, руки прошлись по дереву, и я протиснулся внутрь. Я — достаточно крупный парень, но благодаря футболу знал, как быть тихим. И действительно, воздух в квартире снова стал густым и тяжелым, а на шее выступил пот.

Как она может спать в такую жару?

Кондиционер не работает?

Затем я услышал нечто, заставившее каждую молекулу, из которых состоял, ожить. Тихий стон разнесся по квартире, и без каких-либо размышлений я пошагал к двери. Он притягивал ближе к спальне.

Я не осмеливался украдкой взглянуть.

Не тогда, когда звуков было достаточно, чтобы заставить кончить, и я знал, что она там делает.

Стоны.

Мягкие и сладковатые. Казалось, они эхом отдаются в пространстве, хотя на самом деле, вероятно, это был лишь приглушенный шепот.

Сара трогала себя под простынями, и все, что я мог делать — надеяться и молиться, что она думала именно обо мне. Я прислушался. Уши напряглись, чтобы уловить хоть какие-нибудь звуки. Руки сжаты в кулаки, ногти впились во внутренние стороны ладоней, почти до крови. Ее дыхание сбилось, и вместе с тихими всхлипываниями ожил жужжащий звук..