У меня горят глаза. Влажные, горячие слезы наворачиваются на мои глаза. Такие тяжелые, что падают крупными каплями. Я прикусываю нижнюю губу. Смотрю вниз и быстро вытираю слезы. Я тихонько шмыгаю носом. Это чувство в моем животе, похожее на бабочек на стероидах, никуда не денется.

Я просто киваю, проглатывая все свои слова. Когда я становлюсь такой, мне трудно произносить слова, не становясь более эмоциональной, а я ненавижу плакать. Я обвиваю руками его шею, удивляя его объятием. Я утыкаюсь головой в его шею.

— Спасибо, Би, ты лучший, - шепчу я.

— Всегда, Вэлли...

Я наслаждаюсь его объятиями еще немного, прежде чем он отстраняется, взъерошивая мои волосы с небрежной улыбкой.

— Давай, пойдем поедим торта, малыш.

Для Бишопа этот подарок предназначен маленькому ребенку, у которого нет мамы и который нуждается в поддержке. Но для меня это частичка его, то, что я буду носить с собой всю оставшуюся жизнь. Напоминание о том, что Бишоп для меня больше, чем просто человек, он мой человек.

Я следую за Бишопом вниз по ступенькам моей квартиры, встречаясь с моим папой внизу.

— Эй, а вот и мой чемпион!
– Неважно, что я чувствовала, мой отец всегда знал, как подбодрить меня, независимо от ситуации. Даже когда он сам этого не понимал.

Я улыбаюсь, его борода сбрита, и его возраст начинает бросаться в глаза, что для тридцатисемилетнего хоккеиста на пенсии выглядит не так уж плохо. Ностальгия захлестывает меня, когда я думаю о том, когда в последний раз видела его на льду. Он был... невероятным.

Мой отец, Джон Рид Салливан, или младший, объявил о своей отставке через два дня после своей третьей победы в Кубке Стэнли, почти месяц назад. После тринадцати сезонов, дважды выиграв награду Селке в качестве лучшего нападающего НХЛ и трижды поднимая Кубок Стэнли за "Фурий", он объявил о завершении карьеры. Хоккей в тот день проиграл великую игру. После 1160 сыгранных игр, тридцати четырех выигранных очков и более двадцати пяти хет-триков мой отец стал легендой.

Когда его спросили о том, почему он уходит на пенсию, он пожал плечами и сказал:

— Никогда не думал, что доживу до этого дня, но, - он сделал паузу, позволяя своему взгляду упасть на меня, - Я нашел то, что люблю гораздо больше, чем хоккей, и теперь этому нужно все мое время.
– Затем он подмигнул мне.

Я знала с самого рождения, что мне суждено играть в хоккей. Это была такая вещь, которая не была вопросом, она просто была. Он не спросил, хочу ли я клюшку и пару коньков, они просто были у меня. Ему никогда не нужно было спрашивать, готова ли я к тренировке, я будила его в пять утра собранной и готовой к работе.

Я хотела быть лучшей. Тем игроком, который вдохновлял людей. Я бы не стала довольствоваться хорошей, я хотела быть великой.

Как дитя легенды, давление было сильным, но только со стороны внешних сил. Пресса, друзья - все комментировали, что однажды я стану такой же, как мой папа, суперзвездой хоккея. Я процветала от этого. Необходимость сделать так, чтобы люди никогда не сомневались во мне или моем таланте.

Мой отец показал мне, как играть. Он научил меня всему, что я знала, но он никогда не заставлял меня любить игру. Я знала что, если я посмотрю на него и скажу, что завязала с хоккеем, он будет любить меня по-прежнему.

Он сказал мне, что гордится мной после первой игры, которую я выиграла, после моего первого хет-трика, моего первого боя, моего первого поражения. Он всегда старался, чтобы я знала, что он гордится мной, даже без хоккея. Я была его дочерью, и для него этого было достаточно. Мы были против всего мира, и хотя большинству девочек было бы грустно, что им приходилось повсюду носить бейсболки и их не учили наносить макияж, я была самым счастливым ребенком в мире.

Я могла смотреть матчи НХЛ, когда хотела, есть пиццу на полный желудок и носить майки с мешковатыми джинсами. Я выросла среди взрослых мужчин, которые рыгали, пукали и ругались. Мир, где я могла быть всем, кем хотела, и я хотела быть такой же, как они.

Я ничего не помню о своей маме, она ушла, когда я была такой маленькой, что я даже не помню ее лица. Я даже не знаю ее имени, и, честно говоря? Я не хочу этого знать. Дать ей имя - значило бы дать ей власть надо мной. Папа не говорил о ней, только несколько слов тут и там. Я знаю, что она причинила ему боль.

Я знала, что я была результатом романа на одну ночь, и когда я спросила его об этом, он сказал мне, что не думал, что готов стать отцом. Что он нервничал и не думал, что годится на роль отца. Он сказал мне, что когда он впервые обнял меня, для него все изменилось. В тот момент он понял, что я всегда должна была быть его дочерью. В этой жизни и в следующей мы были бы частью жизни друг друга. Даже если бы он приходил ко мне как мой лучший друг или незнакомец, что-то в небе знало, что я нужна ему, и он всегда будет нуждаться во мне.