В спецотделе их напоили кофе и предложили ехать по домам. Аз, уводя за собой «хамелеона», убрёл в лабораторию помогать в сортировке конфискованных существ и артефактов, а Эд, Вика и Макс хотели во что бы то ни стало поучаствовать в допросе Зыкова.

11 января, 00 часов пятьдесят одна минута

…Зыков, привезённый в отдел, не раскрывал рта, тупо таращась на стол перед собой.

Выглядел он плохо, но жалеть Зыкова никто не собирался.

Кошкин почти сорок минут безуспешно пытался его разговорить. Эд молча сидел напротив, с трудом подавляя желание наброситься на того, кто пытался убить Егора. Всматривался в лицо возможного убийцы, искал ответ на вопрос «почему?», но видел только усталость и растерянность. Ни злобы, ни злорадства, ни маниакальной одержимости, ни даже страха.

Задержанный заговорил лишь раз, в ответ на очередное Максимово «сознайтесь — вам же легче станет».

Он тихо проронил:

— Нет. Не станет, — и снова погрузился в молчание.

Через десять минут Вика вызвала коллег из кабинета и попросила оставить Зыкова одного на полчасика. Следить за ним из соседней комнаты неотрывно, у двери дежурить, но дать побыть одному. А потом разыграть небольшую сценку.

…Через тридцать пять минут Макс и Эд вернулись в кабинет.

Кошкин сел на то же место, где сидел получасом раньше.

Дежурно предложил Зыкову во всём признаться, послушал ответное молчание, потом сказал:

— В общем-то показания Ивана Леонидовича нам не очень-то и нужны. Согласно полученным данным, за все преступления в ответе гражданин Радковский, ныне покойный. Полагаю, он или запугал Ивана Леонидовича, или ввёл в заблуждение. В каком-то смысле Зыков — тоже жертва. Несчастный, ни о чём не подозревающий шофёр сумасшедшего мажора.

Максим скорбно покачал головой. Если плохо знать Кошкина, можно купиться на его тон, можно поверить, что он и правда жалеет беднягу Зыкова.

Но Эд Максима знал хорошо и видел напряжённо прищуренные глаза, настороженный взгляд и бьющуюся у виска вену. Кошкин сдерживался изо всех сил.

Эду и самому пришлось приложить немалое усилие, чтобы кивнуть и проговорить:

— Да, богатые мерзавцы часто используют слабых.

Вика чётко сказала: мол, если не уверен, что сможешь, давай я.

Но Эд ответил, что сможет. Он должен узнать, почему этот Зыков и его шеф чуть не убили Егора.

«Может, и убили. Операция ведь всё ещё идёт».

И Эд сможет изобразить всё, что требуется. Потому что работать в команде — это не только уметь применять силу.

— Вот с одной стороны, в безумии вроде бы сам сумасшедший и не виноват, — продолжал Максим. — А с другой — ну надо же как-то лечиться.

— Сдох — и хорошо, — вполне искренне отозвался Эд.

— А человека несчастного запутал и под статью подвёл. Вот бывают же такие эгоисты, а!

Зыков что-то прошептал, но Макс сделал вид, что ничего не заметил, и добавил безапелляционным тоном:

— Уверен, этот Герман и родился бессердечной тварью. Говорят, даже его семья только рада тому, что он умер. А это что-то да значит. Мерзейший, получается, был че…

— Неправда! — крикнул Зыков, хлопнув по столу обеими руками.

— Что именно? — спросил Максим с вежливым вниманием.

— Всё неправда. Герман — прекрасный человек. Б-был…

— То есть мы чего-то не понимаем? — приподнял брови Макс.

— Вы ничего не понимаете. Ничего!

Герман Радковский и Иван Зыков подружились ещё подростками. Герман родился в богатой семье, но его отец полагал, что младшему сыну будет полезно поучиться в общеобразовательной школе. Зыков уверял, что его друг всегда был бесстрашным, решительным и лучшим во всём. Герман был не только умным и смелым, он был щедрым и великодушным. Радковский без единого вопроса дал денег на лечение матери Зыкова, оплатил обучение Ивана, когда тот не прошёл на бюджет в вуз, подарил другу квартиру, когда сестра Ивана вышла замуж и родила ребёнка в родительской «двушке».

Радковский мог купить что угодно, но предпочитал помогать другу. Ещё он убегал из дома, дрался с хулиганьём в городских трущобах и никогда ничего не боялся.

В сущности, у Германа было всего две проблемы. Первая заключалась в том, что его, такого смелого, непокорного и сильного, категорически не понимал отец. Михаил Радковский называл его смелость дерзостью, непокорность — распущенностью, а силу духа — скверным характером. Ставил младшему сыну в пример старших братьев, спокойных, правильных, отвечающих всем родительским запросам.