– И в этом вы нашли себя? – спросил Ренар мягко.

Катрин отвела взгляд.

– Нашла ли? Иногда мне кажется, что да. Но бывают моменты, как сейчас, когда всё кажется зыбким. Как будто весь мой опыт, весь мой путь – это лишь подготовка к чему-то большему, более опасному.

Она замолчала, а профессор остался на месте, давая ей пространство. Пламя камина отбрасывало пляшущие тени на стены, словно подчёркивая её рассказ.

– А вы? – неожиданно спросила она. – Вы говорите, что знаете о таких вещах, как эта картина. Но вы ведь тоже не просто так оказались здесь, верно?

Профессор чуть улыбнулся. Казалось, он выбирает, что сказать, а что оставить в секрете.

Ренар, некоторое время задумчиво глядя на пламя камина, скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла. Его лицо приобрело тень меланхолии, словно он мысленно возвращался в прошлое.

– Вы правы, мадемуазель Лаваль, – произнёс он наконец, его голос был низким, но проникновенным. – Я тоже здесь не случайно. Хотя, возможно, моя история не столь драматична, как ваша.

Катрин слегка улыбнулась, позволяя себе немного расслабиться.

– Я родился в Лионе, в семье учёных. Мои родители были одержимы знанием: отец – археолог, мать – историк искусств. Они привили мне эту жажду открытий. В детстве я часами просиживал в их кабинете, листая древние фолианты и глядя на старинные карты. Казалось, каждая из них хранила свои тайны.

Он на секунду замолчал, а потом продолжил, слегка понизив голос:

– Но настоящий интерес ко всему мистическому появился позже, когда я оказался в Румынии. Был молодой аспирант, отправленный изучать местные народные предания. Там, в одной из деревень, я впервые услышал о картинах, запирающих души. Старая женщина, у которой я остановился, рассказала мне, что её прадед видел, как такие картины использовались в ритуалах. Это были не просто холсты, а… инструменты. Средства, связывающие мир живых и мёртвых.

Катрин внимательно слушала, сосредоточившись на словах Ренара.

– Вы говорите, что эта картина может быть связана с чем-то подобным? – спросила она.

Ренар кивнул, его взгляд на мгновение остановился на её лице.

– Я не уверен, но признаки есть. Эта работа… Она не просто произведение искусства. Она создавалась с целью. Вопрос в том, с какой именно.

Катрин нахмурилась.

– И вы думаете, эта цель – жертвы? То, что произошло с Луизой и Леоном… Это может быть частью какого-то ритуала?

Ренар скрестил пальцы, его голос стал чуть громче.

– Возможно. Такие ритуалы часто предполагают жертвы. Это усиливает магическое воздействие. Если картина действительно связана с таким ритуалом, то каждое новое лицо на ней приближает к завершению обряда.

– Завершению? – переспросила Катрин. – Но зачем? Что это даст?

Профессор на мгновение замолчал, словно взвешивая свои слова.

– Трудно сказать. Но в древних текстах часто упоминается, что такие обряды могут даровать бессмертие, силу, власть. Или, что более вероятно, освободить что-то или кого-то, запертого внутри.

Эти слова заставили Катрин напрячься. Она посмотрела на камин, как будто пытаясь переварить услышанное.

– Значит, если мы ничего не сделаем, смерти продолжатся, – произнесла она, её голос прозвучал как утверждение, а не вопрос.

Ренар кивнул.

– Похоже на то. Но мы можем попытаться понять, как это остановить. Всё начинается с изучения самой картины.

– Тогда завтра утром мы этим займёмся, – твёрдо заявила Катрин. – Надо узнать всё, что можно, пока не стало слишком поздно.

Ренар одобрительно кивнул, его глаза блеснули решимостью.

– Это разумное решение. Но будьте готовы: истина может оказаться куда более страшной, чем нам хотелось бы.

Буря за окнами продолжала бушевать, словно напоминание о том, что мир за пределами отеля перестал существовать. В «Ля Вертиж» время словно замерло. Тишина, прерываемая лишь завыванием ветра, становилась всё тяжелее, давя на каждого из гостей. Атмосфера угнетала, вынуждая их искать утешения в разговоре, хотя многие предпочли бы молчать.

В комнате Делькуров свет был приглушённым, и слабые отблески лампы едва касались стен. Софи сидела на краю кровати, её взгляд был устремлён в пол. Тишина между ней и Антуаном становилась почти невыносимой. Антуан стоял у окна, глядя на снежную бурю. Его плечи были напряжены, будто каждое слово, которое он собирался сказать, было камнем на его сердце.

– Ты действительно думаешь, что я ничего не знаю? – наконец произнесла Софи, её голос был холодным и резким.

Антуан вздрогнул, но не обернулся.