– Это неправильно.

– Потому что так говорят другие?

– Другие тоже бывают правы, – указал Доминик. – Но сейчас дело даже не в этом, не в них. Я сам так думаю.

– А должен не думать, а чувствовать. Для чего тебе навязанная праведность? Если ты живешь так, как хотят другие, а не ты сам, зачем вообще это все?

Для таких, как она и Доминик, не было целей, привлекающих людей. Они не стремились к власти, деньгам, бессмертию – им слишком просто было все это получить. А когда осязаемые трофеи уже не привлекают, начинаешь ценить чувства и эмоции.

По сути, в этом они похожи на Безымянных – или любых других сильных нелюдей. Демонов. Может, ангелов тоже. Что угодно, лишь бы почувствовать…

Только это отличало их от бездушных инструментов и делало живыми.

– Чтобы сохранить память о том, кем я был когда-то, – после долгой паузы ответил он.

– А разве он мертв?

– Его больше нет.

– Я бы так не сказала. Мы с тобой оба знаем, что трансмутация, через которую ты прошел, меняет только тело, она не имеет никакого отношения к душе. Поэтому ведьмы всегда тщательно выбирали того, кто способен стать клинком, и проводили его через долгие проверки и испытания.

– Меня никто не испытывал.

– Верно, ты был капризом Марго. Но я всегда считала, что она угадала. Разве ты не заслужил право жить?

– Андра, прошу тебя, не здесь…

Он начинал сдаваться, Андра видела это. Он старался не смотреть ей в глаза. Он ведь не с ней сейчас боролся, а с самим собой. Ей-то что? Она все для себя решила.

– А чем плохо это место?

– Здесь погибли люди.

– На Земле не осталось мест, где не гибли люди. В любой квартире, где сегодняшние мужчины и женщины делают детей, когда-то умирали старики. А если и нет, если им повезло с новостройкой, то она, скорее всего, стоит на месте бывшего кладбища, или расстрела, или военных боев. Смерть никогда не была преградой для жизни.

– Это не значит, что ее не нужно уважать.

– А мы и уважаем. Мы преодолели такое расстояние, просто чтобы выразить ей свое почтение. Но теперь мертвецы не здесь, они в машине, а здесь только мы.

– Давай просто вернемся в Москву.

– Зачем? Чтобы снова притворяться, что все нормально?

– Чтобы снова вести охоту, – отрезал он. – Ради этого я и покинул монастырь.

– Ой ли? Может, тебе просто надоело хоронить себя заживо?

– Думай, что хочешь, только поехали.

Она сомневалась, но всего секунду. Хватит, ожидания и так было слишком много. То, что впереди у них может быть целая вечность, не оправдывает бездарно потраченное время.

Не сводя с него глаз, Андра откинула в сторону куртку, стянула через голову майку, небрежным жестом распустила волосы, до этого собранные в хвост, и они заволновались от резкого движения.

Он тяжело сглотнул, сжал кулаки, словно заставляя себя прекратить это, но не двинулся с места и смотреть не перестал.

Она расстегнула джинсовую юбку, позволяя ей упасть на пол, сделала шаг в сторону и ногой откинула ненужную теперь ткань. Она стояла перед ним в одном белье и высоких ботинках на шнуровке. Андра чувствовала, как от металла амулетов на ее шее тянет холодом.

Она понимала, что сейчас, в скупом свете звезд, в этих руинах, она смотрится призраком. Она хотела быть призраком – всего лучшего, что у них когда-то было. Он продолжал смотреть.

– Ну же, иди, – улыбнулась она. – Можешь подождать в машине.

– Подождать чего? – еле слышно произнес он.

– Пока мимо проходит твоя жизнь. Разве не этим ты занимаешься?

– Ты сама говорила, что так будет лучше для нас обоих!

– Я передумала.

На самом деле она не передумала, она поняла, что ошибалась. Но сейчас Андре хотелось разозлить его, заставить поддаться страсти и отступить наконец от ограничений, которые он сам себе навязал.

Она добилась своего: Доминик не выдержал. Он подлетел к ней, прижал к себе так, будто хотел ударить, а вместо этого поцеловал. Он действовал резко и грубо, словно пытаясь наказать ее за свой провал. Андра улыбнулась, она знала, что так будет.

Они оба ходили по тонкой грани – и оба знали об этом. По сути, они поддерживали друг друга. Два канатоходца, взявшихся за руки над пропастью. Они не говорят о том, что если один вдруг сорвется, он потащит второго за собой. Они знают об этом безо всяких слов.

Но она не сорвалась. Она отпустила его руку и добровольно прыгнула в пропасть. Она не утянула его за собой, она дала ему шанс прыгнуть следом. И это было хуже, намного хуже, ведь, заставляя его, она не оставила бы ему выбора и этим взяла бы его грех на себя. А она показала ему, что он так же грешен, ничего действительно не изменилось.

Она почувствовала, как разрывается черное кружево, как те жалкие лоскутки ткани, что скрывали от него ее тело, отлетают в сторону. Доминик устал изображать из себя монаха, теперь он не сдерживался. Его пальцы оставляли синяки на ее коже.