– Мужчины, - произносит она низким голосом.
– Изверги рода человеческого. Стоит только старой больной женщине немного задремать, как вы норовите разнести в пух и прах всё на своём пути.

От её голоса, кажется, вибрирует воздух, будто от звучания огромного колокола. Я украдкой смотрю на Чеха и Заграева, жду, что они засмеются, но… оба молчат. При этом ощущение, что не просто молчат, а очень напряженно молчат.

– Эммик, отойдите от театра, он видел столько, что больше не хочет, - тем временем продолжает она.

– Сара Абрамовна, вы как всегда знаете, что сказать, - ухмыляется Заграев, медленно принимая вертикальное положение.

– Ша, Артур, - ни капли не смущается она.
– С тобой та же история. Если ты мне сделаешь нервы, я тебе сделаю скандал, и всем будет хорошо.

Заграев чуть прищуривается, но не спорит. И мне это тоже не понятно.

Сара. Сара Абрамовна.

Сомнений в национальности женщины нет. Но кто она? И почему такая реакция?

Она медленно, но уверенно приближается ко мне. От папироски вверх тянется тонкий дымок, и в какой-то момент я понимаю, что она не уменьшается.

Сара Абрамовна останавливается возле меня. Делает легкое движение рукой, и триги отлетают в сторону. Оу. Они точно не хотят с ней связываться.

Она тоже склоняется ко мне. Касается пальцами щеки, медленно проводит по скуле. От прикосновения вспыхивает жар, едва сдерживаюсь, чтобы не охнуть. Не вижу отсюда светлых-светлых глаз, но чувствую, как они изучают меня. Очень внимательно, каждую черточку.

Потом она легонько щелкает меня по носу.

От неожиданности я ойкаю и распахиваю глаза. Ощущаю холод брусчатки, запах металла и бензина. Вижу Сару Абрамовну, которая уже поднялась.

Она задумчиво затягивается, потом поворачивается к Чеху и бросает одно-единственное слово:

– Якорь.

О чем она? Какой ещё якорь?

– Варианты?
– холодно интересуется Чех.

Я хмурюсь. Так, что-то я вообще запутался. Мысли прыгают одна на одну, ведут себя настолько проказливо и бессовестно, что хочется материться.

Сара Абрамовна изучающе смотрит на меня, потом на Заграева. После чего переводит взгляд на Чеха.

– Разделим, - произносит она с какой-то странной интонацией.

Что ещё значит «разделим»?

– Годится, - отвечает Чех.

В одно мгновение я глохну, перед глазами все затягивается непроницаемой тьмой, и сознание отступает туда, где слышны шелест морских волн и шипение крохотных змей…

***

Я открываю глаза оттого, что меня кто-то толкает в бок.

Голова гудит, за окном серое небо, мерзкий накрапывающий дождик, блекло-желтые поля. Стоп. Поля. Дорога. А я на это все смотрю вообще в окно.

Кое-как принимаю сидячее положение - и осознаю, что нахожусь на заднем сидении машины Чеха. Самого Чеха нет, зато Ябо расположился на пассажирском месте рядом с водительским.

Он поворачивается ко мне.

– Ну как? Голова болит?

Как ни странно, не могу расслышать в его словах попытки подколоть и поиздеваться.

– Так себе, - признаюсь я.
– Где мы? Как я тут оказался?

– Телом, - охотно отвечает Ябо.
– Вчера тебя Чех доставил именно бессознательным телом, сказал руками не трогать, уложил на диван и велел быть готовым на утро отчаливать.

Я хмурюсь, пытаясь вспомнить хоть что-то, но безуспешно, полный ноль. Последнее, что я помню, так это дорогу перед Оперным театром и… тех, кто был вокруг. После этого я вмиг забываю про поганое самочувствие, потому что вспоминаю разговор женщины по имени Сара Абрамовна и остальных.

От мыслей меня отвлекают открывшаяся дверца. Чех садится и сует Ябо в руки стаканчик с кофе и какой-то сэндвич.

– Я хотел с ветчиной.

– Жрите, товарищ дорогой, что дают, - ни капли не смущается Чех, бросает на меня взгляд.
– Ты как?

– Отвратно. А…

– Выходи, перекусим и кое-что расскажу.

Ябо фыркает. Ну да, ему с такой рожей не выйти, хотя нигде нет людей. До меня доходит, что мы стоим возле заправки, мимо как раз проскакивает вишневая машина.

Я выхожу, делаю глубокий вдох. Воздух влажный, какой-то мягкий, хочется дышать и дышать. От дождя волосы сразу намокают, но спешить в укрытие совсем не хочется. Это самая настоящая осень. Так бы и стоял.

Но Чех тянет меня за рукав.

– Пошли, времени не так много.

– Не боишься оставлять Ябо в машине?
– интересуюсь я, следуя за ним, и поддеваю носком обуви ворох желтых листьев.

– Уже выяснил, что далеко он не уедет, - не смущается Чех, открывая стеклянную дверь, - к тому же не завтракал. Поэтому единственное занятие нашей фейспалмной проблемы - еда. Высовываться не будет, ибо понимает, что сейчас ему это не на руку.

Внутри, я понимаю, что тут не просто магазинчик, а есть маленькая зона, чтобы перекусить.