Налетели все трое так, словно услышали команду «фас», словно злая сила толкнула их на человека. Ким с запоздалым удивлением заметил, как к его носу летит здоровенный кулак, хотел увернуться, но поздно: первый удар пришёлся в левую щеку. Тут же он почувствовал сильный удар в левый бок. Охнул, согнулся. И сразу же третий удар, пришедший в голову, свалил его с ног.

Инстинктивно закрываясь руками, Ким машинально считал удары, которые сыпались на него со всех сторон. Один, два, три… Одновременно с этой глупой и совершенно бесполезной считалкой, в мозгу его, как ошалелая, носилась мысль: – «Как я здесь оказался?».

Вот дурачок! Защищаться надо! – проорал инстинкт самосохранения, да так громко, что, казалось, нападавшие его тоже услышали. Удары на мгновение прекратились, и Ким, воспользовавшись этим мгновением, подтянул ноги к животу и стал беспорядочно лягаться, как неуклюжий козлёнок. Но на этих троих это подействовало, как очередная команда. Снова навалились, снова принялись бить. Кто-то из них саданул тяжёлым ботинком в подреберье, Ким охнул от острой боли, пронзившей тело. Мозг зафиксировал: сломал ребро! Другой сильный удар пришёлся по носу, переносица коротко хрустнула, как толстый лист капусты. Ким схватился за сломанный нос, из которого уже хлестало горячее, скользкое. Его охватила паника: его сейчас забьют до смерти, и он больше никогда не увидит Женю. Мысль, что он больше не встретится с девушкой, что больше никогда не обнимет её, настолько потрясла его, что на какой-то короткий период он забыл о боли, об ударах, о сломанных рёбрах и об отбитых почках.

Защищайся, придурок!, – настойчиво повторил голос в голове. Тот голос, который заставляет любого брыкаться и лягаться, орать и кусаться, голос самой Жизни.

Ким вдруг почувствовал присутствие ещё одного. Он не спутал бы его ни с чем. С трудом открыв глаза, заплывающие синяками, он увидел Надзирателя. Тот парил в десяти сантиметрах от земли прямо за коренастым мужиком, тупо пинавшим Кима по животу.

– Оставь след! – сказал Надзиратель.

И тогда Кима осенило. Содрогаясь от саднящей, невыносимой боли от ран, выплёвывая собственную кровь, он понял, что чувствовал Валерка в последние секунды его жизни. Вся боль, которую испытал его друг, теперь была его собственной болью, потому что Надзиратель перенёс его, Кима, в тело Валерки в тот злополучный вечер. Всё было именно так. Именно так и здесь умирал Валерка. Именно эти трое его убили.

– След!..

След, надо оставить след, но как? Кто-то пнул по голове, отчего способность мыслить и ощущать лопнула, как электрическая лампочка, и потухла. Следующие несколько ударов Ким воспринимал, как безболезненные толчки, погружаясь в губительную дремоту, и лишь один удар в пах, кем-то подло, но вовремя нанесённый, реанимировал его почти потухшее сознание. Ким взвыл. Разозлился. Выставив вперёд руки и лягаясь ногами, он принялся крутиться на месте волчком, лишь бы эти не смогли подойти, лишь бы выиграть время. И, если повезёт, свалить кого-то с ног. Эти трое остановились, глядя на свою жертву, как на цирковую зверушку.

– Оставь след!.. – прорычало над разбитой головой.

Тот, что со шрамом, ринулся вперёд, замахнулся ногой, целясь лежащему в лицо, и тогда Ким успел предотвратить удар, чудом поймав обеими руками ногу противника. Вцепившись в неё мёртвой хваткой, как если бы это была спасительная палка, протянутая утопающему, он из последних сил рванул эту ногу к лицу, чуть не заехав грязной подошвой себе по многострадальному носу. Мужик потерял равновесие и плюхнулся на задницу, и в это мгновение Ким рванул штанину его брюк вверх, обнажая волосатую голень, и вцепился зубами в неё, как в кусок варёного мяса. Рот тут же заполнился тёплой, солоноватой кровью. Мужик заорал, двое кинулись ему на выручку и стали молотить Кима по голове. Что-то хрустнуло в черепе, и мозг пронзила острая боль. Ким отключился. И, отключаясь, понял, что именно этот удар, нанесённый третьего декабря в этой сумрачной подворотне, убил его друга Валерку.

– А-а-а!

Собственный крик напугал. Махая руками и ногами, Ким полетел вниз лицом, удивлённо глазея на стремительно приближающийся кусок стёртого линолеума. Больно треснулся щекой, перевернулся на спину, выставил вперёд кулаки, приготовившись защищаться. Люстра с толстым слоем пыли испуганно глазела жёлтым плафоном. Очень знакомая люстра. Ким оглядел пространство и понял, что находится в своей комнате. Он один в ней, и больше никого. Ну, если не считать Надзирателя, висевшего в воздухе громоздким чёрным пятном.

Скрипнула дверь, и в комнате появилась мать. Застав сына лежащим на полу, она стала всхлипывать, готовая вот-вот разразиться слезами. Ким давно уже перестал обращать внимания на то, как Неля реагирует на окружающую жизнь.

Прикрывая сухонькими, бледными ладонями рот, она неуверенно подошла ближе, протянула быстрые руки к сыну, чтобы помочь ему подняться, но он просипел: «всё нормально, мама, иди к себе», и она, обхватив плечи, как будто мгновенно замёрзла, отступила на шаг. В водяных, подёрнутых безумным блеском глазах, мелькнула тревога. Может, она почувствовала присутствие Надзирателя, его холод, и потому затревожилась, осознавая, что здесь, в этой комнате, с её сыном творится что-то неладное.

"Мама, иди, пожалуйста", – повторил Ким, придав голосу твёрдости. И голос его разбудил Нелю, выдернул её из того особого состояния, присущего всем матерям, и название которому – материнское чутьё; она трагично сложила руки на груди, жалко улыбнулась и ушла.

Он отдышался, осторожно потрогал грудь, рёбра, голову – всё было цело, однако, тело, запутанное галлюцинирующим мозгом, ныло от фантомной боли. Ким почувствовал, что смертельно устал.

– Это что сейчас было? – сипло спросил он, скосив глаза на чёрную тень.