К счастью, благодаря хрупкости сталактита, нам не было нужды использовать инструменты и что-то подстукивать, привлекая ненужное внимание. Этот проклятый каменный нарост и без наших дополнительных усилий висел на честном слове, готовый рухнуть в любой момент. Он грозно нависал над нами, словно Дамоклов меч. Казалось, сама судьба была на нашей стороне, и сталактит, устав от многолетнего заточения, лишь ждал подходящего момента, чтобы обрушиться вниз.

Осталось дождаться пятницы. Пятница — день, когда начальник обычно спускался в шахту для проверки. Эти три дня показались нам вечностью. Мы считали каждую минуту, с замиранием сердца предвкушая решающий момент.

И вот, после томительного ожидания, настал день "икс", от которого зависела наша судьба. Мы с самого утра с замиранием сердца ожидали появления начальника, гадая, когда же он соизволит спуститься в эту мрачную преисподнюю, в шахту. Я ощущал, как с каждой минутой нарастает волнение, предательски дрожат руки, и я едва мог удержать кирку, ставшую продолжением меня самого. Каждая мышца налилась свинцовой тяжестью, натянулась, как тетива лука, тело отказывалось повиноваться, словно онемело от страха, от предчувствия неизбежного. "Нужно взять себя в руки, не поддаваться панике, иначе всё пойдёт прахом", — твердил я себе, как заклинание, пытаясь унять дрожь. В голове навязчивым рефреном крутился вопрос: "Если он случайно умрёт, неужели кто-то будет считаться виноватым? Ведь это несчастный случай..."

Согласно нашему плану, Кристоф, как только начальник пройдет мимо, должен, стараясь не привлекать внимания, действуя очень осторожно, незаметно покинуть своё рабочее место и переместиться в укрытие. Оттуда ему будет хорошо видно меня, и он сможет, по условному сигналу, привести наш дерзкий план в действие.

Время тянулось мучительно, каждая секунда казалась вечностью. Я напряжённо вслушивался в какофонию звуков, царящую в шахте, стараясь уловить среди них хриплый голос Бёттхера, но тщетно — его всё не было. До меня доносились лишь привычный гомон, размеренный стук кирок и лопат, монотонное капанье воды с сырого потолка да периодический скрежет лифта. Не находя себе места от волнения, я погрузился в мысли, пытаясь отвлечься и терпеливо ждать.

Несмотря на трагические обстоятельства нашего знакомства, я искренне рад, что судьба свела меня с Кристофом. Он стал опорой, не давая провалиться в бездну отчаяния, которая готова была поглотить меня целиком. Если в Берлине, после всего пережитого, я был на грани, то сейчас, в этой шахте, отчётливо понимаю: позволю чувству вины взять верх, и вся моя борьба закончится поражением. Я сломаюсь, не выдержу. Лучше уж рубить дрова, не жалея сил, зная, что без щепок не обойдётся, чем сидеть сложа руки, мучаясь сомнениями. Таков мой непростой путь выживания, который я для себя выбрал. Смерти… они были, есть и будут, особенно в нашем опасном подпольном деле. А бросать начатое только из-за гибели товарищей означает предать не только их память, но и тот труд, усилия, которые они вложили в меня, в наше общее дело. Вряд ли Агнешка хотела бы, чтобы я вечно оплакивал её, посыпая голову пеплом. Наоборот, я уверен, что она пожертвовала собой, чтобы я шёл дальше, не сдавался, продолжил борьбу. И я не смею её подвести.

Время тянулось нещадно медленно, вязкой патокой обволакивая сознание. Партия, к которой я принадлежал всей душой, всё ещё не давала о себе знать, будто я канул в Лету. Мое пребывание в этой мрачной шахте оставалось для них тайной, окутанной непроницаемым покровом молчания.

Письма с надеждой отправлял, но они исчезали в бездонной пропасти, не принося ни единого ответа. Никто не подходил, не интересовался моей судьбой. Я был сам по себе, отдельной единицей, затерянной в безликой массе, словно песчинка в бескрайней пустыне.

Возможно, всё, что я написал Блюхеру, было истинной, горькой правдой, а остальное – лишь, больная фантазия подростка, стремящегося к чему-то большему, чем серая обыденность? Может, в моей жизни не было ничего и никого, кроме тех, чьи судьбы оказались омрачены трагедией?

Внезапно мелкий камешек, брошенный мне в спину из-за укрытия Кристофа, вырвал меня из плена размышлений. Обернувшись, я заметил покорные взгляды заключенных, а затем – мелькнувшую тень, которая, быстро скрылась, исчезнув в полумраке. Ниже на склоне виднелись еще несколько силуэтов людей, поэтому я не стал медлить, зная, что каждая секунда на счету. Видимо начальник, заметив движение, насторожился, как дикий зверь и отправился вниз, чтобы проверить, что там была за возня. Я проводил взглядом его щуплую, сутулую фигуру в темном пиджаке и стал ждать, пока не окажется в ловушке.

Как только он оказался в самом сердце западни, я подал условный знак Кристофу, чтобы тот начинал тянуть, приводя план в действие. Сам же медленно, стараясь не привлекать внимания, направился вниз, следом за Бёттхером, чувствуя, как внутри все сжимается от напряжения. И в этот момент, когда до цели оставалось всего несколько шагов, за моей спиной раздался резкий, как удар кнута, голос:

— Заключенный сто восемьдесят один, кто разрешил покинуть рабочее место? — носовой голос начальника, невозможно было спутать ни с чьим другим, он резанул по ушам, как бритвой.