А наша задача – дробить эти глыбы, грузить их на вагонетки и тащить к клети. Кирка, лопата, отбойный молоток – вот и все наши инструменты. Спина ноет, руки отваливаются, пот заливает глаза, смешиваясь с соляной пылью. Но останавливаться нельзя. Каждый кусок соли – это шаг к успешному досрочному.

Иногда, когда особенно тяжело, я смотрю на стены камер. Они огромны, высотой с церковь, и все из соли. Колонны, поддерживающие своды, похожи на гигантские сталактиты. В свете наших ламп она переливается, искрится, словно усыпана алмазами. Здесь, под землей, есть своя, суровая красота. Иногда встречаются кристаллы, чистые, прозрачные, размером с мою голову. За такие находки платят премию, но найти их – большая удача.

В этом месте забываешь, что такое мучиться без сна. Только голова коснётся убогой подушки, как мгновенно проваливаешься в тяжёлое забытье. Ночь сжимается в точку, пролетает, как одно короткое мгновение. Снов не видишь, никаких ярких образов — просто провал в беспамятство. Закрыл глаза, отключился, открыл — и снова каторжный труд.

Жена Кристофа прислала ему передачку – увесистый сверток, полный всякой всячины, запретной в этом сером мире за колючей проволокой. И Кристоф, с присущей ему щедростью, не стал запирать добро под замок. Он делился со мной, словно мы были братьями, а не просто сокамерниками. Больше того, он учил меня неписаным тюремным законам, посвящал в тонкости местного быта. Показывал, как правильно «пополнять общак».

Он отсыпал мне горсть табака, драгоценного, как золото, и подвел к нужному человеку, коренастому мужчине с пронзительным взглядом, который ведал общими запасами. Тот, принимая мой скромный взнос, хмыкнул. Не со злобой, скорее с легкой иронией. — Политическим тут нечего долго задерживаться, — обронил он вскользь, словно говоря о чем-то само собой разумеющемся. — Соцдемы — первые по побегам.

Эта фраза, брошенная так небрежно, словно семечко, упала на благодатную почву моих мыслей. До этого момента побег казался мне чем-то нереальным, фантастическим, вроде полета на луну. Но теперь, после слов авторитета, эта мысль поселилась в моей голове, как назойливый комар. Она зудела, кусала, не давала покоя. Я стал невольно осматриваться по сторонам, присматриваться к охране, к стенам, к решеткам. Стал замечать детали, которые раньше ускользали от моего внимания. И чем больше я думал о побеге, тем реальнее он казался.

Побег — это не детская игра, не пьяная выходка. Это серьезное, тщательно спланированное мероприятие, требующее тщательнейшего расчета, железных нервов и особой подготовки. А в условиях шахты, под неусыпным надзором охраны, осуществить это практически невозможно. Стены давят, решетки смотрят тысячами глаз, каждый шаг отслеживается, каждое слово подслушивается.

Первым шагом к свободе должен стать перевод на более легкую работу. Нужно добиться расположения администрации, чтобы меня перевели в учителя. Но как это сделать? Как завоевать доверие тех, кто приставлен меня стеречь? Задача не из легких. Нужно тщательно все обдумать. Одна ошибка – и все пойдет прахом.

И главное – мне нужен сообщник. Надежный, преданный, готовый рискнуть всем ради свободы. Я, конечно, стараюсь держаться ближе к Кристофу. Он умный, наблюдательный, хладнокровный. Но для такого рискованного предприятия необходимо абсолютное, беспрекословное доверие. А чтобы доверять, я должен знать, кто он на самом деле. Что за человек скрывается за этой маской спокойствия? Какова его история? Что привело его сюда?

Странный замкнутый круг, не находите? Уроборос, пожирающий собственный хвост. Разорвать его способна разве что моя любопытно-нахальная натура, которая рано или поздно должна дать о себе знать. И почему бы не сейчас? Ведь я уже упоминал, что тюрьма, этот адский котел, непременно переплавит меня, превратит во что-то иное, доселе неведомое. Возможно, именно эта трансформация поможет мне найти ответы на вопросы

Моя нахальная любопытность, конечно, играла свою роль. Она подталкивала меня, шептала на ухо коварные вопросы, требовала разгадок. Но существовал еще один, весьма существенный, фактор, который осложнял мою задачу. Кристоф работал в другой части шахты, на другом участке. Наши пути пересекались лишь изредка, на коротких перерывах или вечером, в бараке. А поговорить по-настоящему, откровенно, обсудить все без посторонних ушей и глаз, было практически невозможно. Каждый уголок этого проклятого места просматривался охраной, каждое слово могло быть подслушано. Стены имели уши, а воздух казался густым от недоверия и подозрительности.

Единственный шанс представлялся в воскресенье. Воскресенье – наш единственный выходной, день, когда вся эта адская каторга замирала. Шахта молчала, молоты не стучали, вагонетки не скрипели. На короткий миг можно было перевести дух, забыть о каменном мешке, в котором мы существовали, и почувствовать себя… почти людьми. Именно в эту краткую передышку, я надеялся выведать у Кристофа его тайну.

Каждый день в шахте был испытанием на прочность. Дожить до конца рабочего дня – уже победа. Даже я, восемнадцатилетний парень, крепкий и здоровый, привыкший с детства к тяжелому физическому труду, к вечеру валился с ног от усталости. Каждая мышца ныла, лопатки и поясница ломило так, словно по ним проехались вагонеткой. Руки дрожали, ноги подкашивались, а в голове стучала одна-единственная мысль: дожить бы до отбоя.

Что уж говорить о тех, кто никогда прежде не знал такой изнурительной работы? Интеллигенты, студенты, мелкие служащие – они угасали на глазах, превращаясь в бледные тени. Их тела, не привыкшие к таким нагрузкам, быстро сдавались.

Но физическая боль – это еще полбеды. К ней примешивалось грызущее, изматывающее ожидание выходного. Каждая минута тянулась бесконечно, словно десять. Время замедляло свой бег, превращаясь в вязкую, липкую массу. Секунды отсчитывались с болезненной медлительностью, каждая из них – как капля яда, разъедающая душу. Шахта превращалась в гигантские часы, где маятником служила моя собственная жизнь, а каждый удар – удар молота по скале, отголосок которого отдавался тупой болью в висках. Это было хуже любой пытки и физического наказания – бесконечное падение в бездну отчаяния и безнадежности.