Я стоял в дверях родительской спальни, не зная, что делать. Возвращаться в свою комнату было страшно – там, в темноте, меня ждали Джоновы монстры с пустыми глазами. И я вышел в коридор, слабо освещенный свечами. Горничных, которые обычно суетились здесь до позднего вечера, уже не было. Все вокруг казалось пустым, заброшенным и одиноким. Тишина стояла такая глубокая, что я отчетливо слышал стук собственного сердца и приглушенный шелест своих босых ног по мягкому ковру.

Я медленно брел по коридору, рассматривая висевшие на стенах портреты. В полумраке знакомые лица предков искажались, принимая гротескные, пугающие формы. Их лица казались неестественно бледными, почти белыми, как мел. Глаза, обычно доброжелательные или задумчивые, теперь смотрели злобно и пусто, словно из потустороннего мира. Меня охватил такой ужас, что ноги подкосились. Я медленно сполз по стене на пол, обхватив голову руками, пытаясь спрятаться, защититься от этих призрачных взглядов.

— Это что ты здесь делаешь, Адам? — внезапно раздался надо мной голос дедушки.

Меня словно молнией ударило. А вдруг это не дедушка? А вдруг это один из тех монстров, о которых рассказывал Джон, принявший облик дедушки, чтобы заманить меня в ловушку? Если я сейчас выберусь из своего маленького укрытия, он сразу схватит меня своими костлявыми руками и утащит в темноту… Но… а если это действительно дедушка? Тогда он будет огорчен, если я не откликнусь. Он будет думать, что случилось что-то плохое… Страх и неуверенность разрывали меня на части.

Я медленно, нехотя, поднял голову и посмотрел на дедушку. В его глазах, обрамленных морщинами, отражалось теплое, мерцающее пламя свечи, которую он держал в руке. Это немного успокоило меня.

— Я… я не могу уснуть, — прошептал я, чувствуя, как предательски дрожит мой голос.

— Не успел вырасти, а уже постарел? — нахмурил густые седые брови дедушка. — Я в свои преклонные годы уснуть не могу, а ты почему? Что за детские капризы?

— Мне… мне страшно, — признался я, с трудом сглотнув комок в горле.

— Страшно? — удивился дедушка. — Ты же солдат! Мой внук — солдат, а солдаты не боятся!

— Никакой я не солдат, — вздохнул я, горько покачав головой. — Я… я маленькое отродье… — слова Джона больно кольнули меня. — Даже уснуть боюсь…

— А ну отставить! — резко прервал меня дедушка, его голос приобрел командирский тон, который он всегда использовал, когда воспитывал нас с братом. От этого голоса все холодело внутри, и я невольно вздрогнул. — Встать по стойке смирно!

Я подскочил, как сжатая пружина, мгновенно выпрямился, натянувшись, словно струна, и плотно прижал руки по швам.

— Равняйсь! — продолжал дедушка своим командирским голосом, и я резко повернул голову, как положено по уставу. — Смирно!

Вдруг, как по волшебству, все кошмары и страхи рассеялись, словно их и не было. Я перестал быть испуганным мальчиком, спрятавшимся в темном коридоре. Я стал маленьким солдатом, стоящим по стойке «смирно» в большом, пустом коридоре собственного дома, готовым выполнить любой приказ. Я смотрел на дедушку широко распахнутыми глазами, стараясь не шелохнуться. Он был в длинной белой ночной рубашке и смешном колпаке с кисточкой. В любом другом случае это выглядело бы комично, но сейчас я просто не замечал этих деталей. Для меня он был не дедушкой, а Командиром.

Я смотрел на командира Кесслера, сосредоточившись на его лице, и лишь краем глаза заметил присутствие матери, которая, видимо, выскочила в коридор, услышав голоса.

— Ну-ка повтори, что ты сказал? — дедушка с высоты своего роста смотрел на меня пронзительным взглядом, и я в его глазах казался себе совсем маленьким, словно желтый цыпленок. Слова, которые я говорил ему несколько минут назад, вдруг ушли куда-то глубоко внутрь, и потребовалось немало усилий, чтобы вытащить их обратно.

— Я… я сказал, что я… маленькое отродье, потому что… потому что даже уснуть боюсь, командир Кесслер, — выпалил я, запинаясь и с трудом выговаривая слова.

— Где ты услышал это слово? — строго спросил дедушка, его густые брови сдвинулись еще ближе к переносице.

Я молчал, нервно теребя край ночной рубашки. Это было что-то очень плохое, запретное, и, наверное, не стоило вообще произносить это слово вслух. Но я так разозлился на себя, на свой страх, что не смог сдержаться.

— Отвечай, солдат Кесслер, когда требует командир! — громовым голосом приказал дедушка, и я вздрогнул.

— Мне… мне его сказал Ганс… — пискнул я, едва слышно. — Мне… мне было страшно… я… я попросил его лечь со мной, но… но он не согласился… и… и сказал…

— Что сказал? — нетерпеливо переспросил дедушка.

— Что… что я маленькое отродье… и… и что… — я замялся, не решаясь повторить оскорбление.

Вдруг послышался быстрый и легкий топот ног по паркету. Это была мама. Она куда-то ушла.

— Почему ты боишься спать? — голос дедушки чуть смягчился, но в нем все еще звучали командирские нотки.