Это заставляло меня чувствовать себя уязвленной.

В опасности.

Я шмыгнула носом, в горле у меня образовался комок.

Джейкоб обнял меня и крепко прижал к себе.

— Мне жаль, Криста, — сказал он тихим голосом. — Это моя вина, что я втянул тебя в это.

Я покачала головой и снова шмыгнула носом.

— Это не твоя вина. Я согласилась помочь.

Три года назад я бы не поддалась желанию расплакаться. Я бы отбросила их, похоронила свою боль поглубже и позволила бы ей пожирать меня изнутри. Крутые девчонки не плачут. Солдаты не плачут. Но тот милый армейский психиатр, который научил меня обманывать свой мозг, заставляя получать удовольствие от небольшой боли во время секса, также показал мне последствия сдерживания эмоций, поэтому я стояла в объятиях Джейкоба и позволила себе расслабиться на несколько минут.

Последние два дня были ужасными, если не считать кратких мгновений блаженства, которые подарил мне этот мужчина. Могло быть и хуже. Намного хуже. Кто-то мог бы добраться до бабушки. Мое колено могло надломиться во время той драки в лифте. Если бы я проявила упрямство вместо того, чтобы прислушаться к смыслу слов Джейкоба, мы с бабушкой могли бы быть в этой квартире, когда кто-то вломился. Эти мысли больше, чем что-либо другое, вызвали у меня слезы. Это было «что, если», которое всегда пугало меня больше всего. Так было со времени авиакатастрофы. Что, если бы мои товарищи по команде не добрались до меня вовремя? Что, если бы я оказалась там в ловушке и сгорела заживо?

Этот психолог научил меня не подавлять эти мысли, а следовать за ними до самого конца, вплоть до кроличьей норы, до горького, уродливого конца. Потому что это освободило меня от мучительных мыслей и уменьшило остаточное беспокойство.

Джейкоб гладил меня по спине, пока я позволяла себе думать о каждом наихудшем сценарии, который мог бы произойти. Он ни разу не попытался успокоить меня или сказать, чтобы я не расстраивалась. Он не почувствовал неловкости и не пошутил по поводу того факта, что мои слезы пропитали его рубашку, и это больше, чем что-либо другое, заставило меня захотеть остаться рядом и выяснить, действительно ли между нами может быть что-то большее, чем просто секс.

К тому времени, когда мои слезы начали высыхать, я почувствовала себя лучше. Все по-прежнему было ужасно, моя квартира по-прежнему была разгромлена, но мы с бабушкой были живы и в безопасности.

По мере того, как печаль и страх отступали, возникал гнев, чтобы заполнить образовавшуюся брешь.

Я пошевелилась в объятиях Джейкоба. Он откинулся назад и посмотрел на меня. Мое лицо, вероятно, было опухшим и красным; я никогда не выглядела хорошо после плача. Джейкоб, казалось, не возражал. Он протянул руку и стер остатки влаги с уголка моего глаза.

— Я хочу участвовать в любой расплате за это, — сказала я.

Выражение его лица помрачнело.

— Какой расплаты?

— Не вешай мне лапшу на уши, Джейкоб, — сказала я. — Джокеры или кто-то, работающий на них, проникли в сердце Керни и разгромили дом женщины, которая, по их мнению, встречается с сыном Лиама Ларсона. Я знаю, что «Короли» этого так не оставят.

— Ты не «Король», — сказал он. — Ты не сможешь участвовать в расплате, если не наденешь кожаную одежду.

— Никто, кроме тебя, даже не узнает, что я там.

Он нахмурился.

— Я была воздушным стрелком с одним из лучших показателей в истории моего подразделения, — сказала я. — Посади меня куда-нибудь повыше с винтовкой, и, если что-то пойдет не так, я позабочусь о том, чтобы «Короли» выбрались оттуда живыми.

Он бросил на меня равнодушный взгляд.

— Так ты собираешься на что? Занять позицию в каком-нибудь здании и пустить им пули в лоб, если они нападут на нас?

Стоп. Почему у него всегда все было так экстремально?

— Я больше думала о сквозных ударах в несмертельных местах, которые вывели бы их из боя, — сказала я. — Я была лучшей в своем классе в снайперской школе. Я могу это сделать.

Он нахмурился еще сильнее.

— А что, если ты промахнешься? Что, если они пошевелятся и в конечном итоге умрут от ран? Ты больше не служишь в армии. Это не иностранные враги; это американские гражданские лица. Здесь нет никакого правительственного надзора, санкционирующего убийство. Убери одного из них, и ты станешь убийцей.

Вот она, причина, по которой я не осуждала никого из «Королей» за то, что они сделали. Большинство из них были ветеранами боевых действий. Как и у меня, у них отняли человечность во время войны. Они заглянули в темную сердцевину человеческой натуры и узнали, какими жестокими, уродливыми созданиями мы были на самом деле. «Ты не должен убивать» превратилось в «На самом деле, это нормально — убивать того, кого мы тебе скажем».

Санкционированное убийство. Что за бредовая концепция.

Когда война закончилась, нас вернули к гражданской жизни со смехотворно неадекватной подготовкой о том, как адаптироваться. Стоит ли удивляться, что вместо того, чтобы восстанавливать отношения, члены «Королей» нашли другую причину для борьбы? Присоединиться к другому подразделению? Один, наполненный такими же людьми, как они, которые видели этот мир широко открытыми глазами? На поле боя безраздельно царила анархия, и даже если вы покидали его, на самом деле оно никогда не покидало вас. После этого цивилизация потеряла всякий смысл. Мы увидели, какой тонкой оболочкой это было. Мы знали, как мало нужно, чтобы избавиться от этого, и поэтому перестали вестись на всякую чушь и начали жить в соответствии с нашими собственными долбанутыми моральными ориентирами.