Черт возьми, их дом действительно прослушивался?

Мы ступили с брусчатки на выложенную кирпичом дорожку, и когда огни дома остались позади, над головой открылось ночное небо. Земля здесь была такой плоской, что казалось, будто звезды танцуют совсем рядом, почти так близко, что до них можно дотронуться, они сияли так ярко, словно бриллианты на черном бархате. В траве стрекотали сверчки. Светлячки танцевали над лужайкой, словно живой ковер из волшебных огоньков. На соседнем поле замычала корова. Это было умиротворяющее, буколическое зрелище, совершенно не вязавшееся со стрессом и беспокойством, которые бушевали во мне.

Я держала рот на замке, пока мы не укрылись в беседке. Я едва могла разглядеть Дженнифер в темноте, но, по крайней мере, москиты не могли до нас добраться.

— Секундочку, — сказала она, шаря вокруг одной из деревянных балок. Секундой позже над головой зажглась гирлянда лампочек, выполненных в античном стиле, заливая нас янтарным светом.

Дженнифер тяжело вздохнула и опустилась в один из шезлонгов.

Я села напротив нее и сделала еще один глоток пива, ожидая, когда она заговорит.

— Все прошло не очень хорошо, — сказала она. Ее глаза были прищурены, губы сжаты в жесткую линию. — Мой муж, благослови его Господь, считает себя умнее всех вокруг и не может признать, что он облажался.

Я прерывисто вздохнула. Так что это точно был Лиам. Но в какой степени?

— Он разгромил мою квартиру? — спросила я.

Она поморщилась.

— Да. Я прошу прощения за это. Мы заплатим, чтобы все заменить.

— Дело не в вещах, — сказала я более жестким тоном, чем намеревалась.

Она бросила на меня острый взгляд.

— Я знаю. Может быть, лучше, чем ты думаешь. Но злиться тебе следует не на меня.

— Мне жаль, — сказала я, проводя рукой по лицу. — Я не хотела, чтобы это прозвучало так, прости. В общем, я просто зла из-за всей этой ситуации.

Она невесело усмехнулась.

— Тогда мы отличная компания.

— А как насчет того парня в лифте? — Я спросила.

— Только не Лиам, — сказала она. — Это тот маленький придурок, которого он привел.

— А доктор Перес?

— Это тоже был Реддинг.

Меня охватило облегчение. Я разозлилась на Лиама? Да, но это была та злость, с которой я могла бы справиться, если бы мне принесли искренние извинения и дали время простить его — может быть, несколько лет. Подвергнуться нападению или отправить невинную женщину в больницу — это два преступления, которые я никогда не прощу.

— Где он вообще нашел Реддинга? — Спросила я.

— Через друга моего друга, — сказала она.

— И, дай угадаю, он не очень-то общался с ним лично?

Она покачала головой.

— Совсем нет, судя по тому, что он утверждал.

— Похоже на оплошность, — сказала я. — Невозможно точно оценить человека, если ты с ним не знаком.

Ее зеленые глаза заблестели в мягком свете.

— Ты права. Невозможно определить, например, является ли человек опасным социопатом, один поворот — и весь чертов поезд пойдет под откос.

— Значит, Реддинг вышел из-под контроля, и Лиам с тех пор пытается его поймать?

Она указала своим пивом на меня.

— Бинго. — Она отпила глоток и покачала головой, ее ярко-рыжие кудри рассыпались по плечам. — Проблема власти в том, что ты привыкаешь к ней, привыкаешь к тому, как люди реагируют на тебя. В мире MК Лиам — известный человек. Мужчины и женщины, с которыми он ежедневно общается, знают его, знают его репутацию, уважают его авторитет и, по большей части, делают то, что он говорит. Он привык к этому, поэтому, когда он имеет дело с людьми за пределами нашего мира, он немного… высокомерен — неподходящее слово.

Я чуть не фыркнула. Мне это слово показалось достаточно подходящим.

— Слепой — это больше похоже на правду, — поправилась она. — Его ожидания искажены его опытом. Он ожидает, что они будут выполнять его приказы, делать то, что он хочет. Он становится плохо подготовлен к неожиданностям. Он не предвидел, что Реддинг выйдет из себя или нарушит служебное положение, и даже сейчас он обращается с ним как со своенравным байкером, посылая Майка все уладить, вместо того чтобы разорвать отношения или уладить тот чертов бардак, в который он нас втянул. — По мере того, как она говорила, ее акцент становился все сильнее, в словах сквозил гнев, и «черт» звучал больше, как «блядь».