— Нет, Люциус, вы ничего не сделали… ну, вы сделали это, но неосознанно, — мягко проговорила Гермиона, отказываясь глядеть на него. — Я просто пыталась решить судьбу своего брака и вдруг почувствовала себя совершенно разбитой… а затем… вошли вы, — она коротко глянула на него и слегка улыбнулась.

Люциус посмотрел на Гермиону и снова испытал благоговейный трепет перед этой добротой, что исходила, казалось бы, из самого ее существа, и ему очень хотелось хоть немного впитать ее в себя.

— Если хотите поговорить, я выслушаю вас, тем более что вы были так добры ко мне, — тихо сказал Люциус. — Я могу сказать не понаслышке, сколь это освобождает — обнажить свою душу. Это может не решить ваши проблемы, но очистка от гнойной инфекции является первым шагом к исцелению.

Гермиона улыбнулась его аналогии, понимая, насколько точно это описание соответствует текущему состоянию ее брака. Может быть, разговор о своих чувствах поможет укрепить и собственную решимость. Она сделала большой глоток кофе и начала, сначала медленно и запинаясь, но чем больше говорила, тем больше набирала обороты.

Она рассказала ему о первых годах своего замужества, о том, как появление Роуз и последующее решение вернуться на работу стали первым серьезным препятствием, с которым они столкнулись. Она говорила о своей успешной карьере и о том, как это повлияло на их брак все больше и больше, поскольку карьера Рона застопорилась, а затем и вовсе пошатнулась. Она рассказала о горькой ревности и обиде Рона на Гарри, которые с каждым годом становились все сильнее, и о том, как пять лет назад Рона пропустили в получении повышения по службе, и о том, как только позже это встало на свои места.

Рассказала и о том, как сильно Роуз и Хьюго любили Рона и каким замечательным отцом он был, но потеря терпения из-за его все более несдержанного поведения начала незаметно влиять на их отношения с детьми.

Она почти забыла о самом Люциусе, пока удаляла эту пресловутую рану, гноившуюся с годами все больше и больше.

Гермиона беззастенчиво рассказывала о своей почти несуществующей близости с Роном и о своей уверенности, что больше он не находит ее привлекательной, как она подозревала, из-за ее увеличивавшегося веса. Гермиона могла бы поклясться, что Люциус фыркнул в свой кофе, но это лишь отдаленно промелькнуло в сознании, поэтому она проигнорировала его фырчание и продолжила говорить. Гермиона обнаружила, что как только плотина оказалась разрушена, она больше не могла остановить поток слов и, едва переводя дыхание, продолжила сокращенную историю своей жизни.

Она рассказала ему о своих близких отношениях с Гарри и совершенно отвратительных с его женой Джинни, своей бывшей подругой. Гермиона бессознательно нахмурилась, описывая хрупкие отношения со своими постоянно осуждающими ее и чрезмерно критичными родственниками, и рассказала о событиях, которые спровоцировали ее пребывание в Св. Мунго с последующим арестом Рона. Наконец высказала свои опасения по поводу того, что развод может сделать с детьми, и таким тихим голосом, что ему пришлось даже напрячься, чтобы расслышать, рассказала ему о своем решении остаться с Роном, пока Роуз и Хьюго не закончат Хогвартс.

Ко времени окончания разговора она почувствовала себя эмоционально и физически опустошенно, но все же удивительно легко, будто огромный груз был наконец-то снят с души. Она посмотрела на часы и с удивлением осознала, что проговорила почти два часа подряд, а Люциус ни разу не прервал ее, хотя она и чувствовала, как внимательные серые глаза и сверлят ее на протяжении всего рассказа.

Молчание, последовавшее за ее эмоциональными излияниями, было заполнено невысказанными вопросами Люциуса. Она чувствовала, как они парят в воздухе, желая быть услышанными, но в данный момент эмоционально она была слишком пустой, чтобы услышать их.

Наконец Люциус встал и протянул руку, лицо его приняло абсолютно нейтральное выражение. С минуту Гермиона смотрела на него, не зная, чего он от нее ждет, но потом решила все же довериться, взяла за руку и вышла за ним из комнаты.

Он вывел ее во внутренний дворик, где на двоих Поппи приготовила чудесный завтрак, и Гермиона вдруг поняла, как сильно проголодалась. Она благодарно улыбнулась, когда Люциус отодвинул для нее стул, и начала наполнять свою тарелку.

Она пыталась сосредоточиться на прекрасном утре и вкусной еде, но взгляд ее все равно был прикован к Люциусу, несмотря на неоднократные попытки сосредоточиться на чем-то другом. Она знала, что если останется в этом доме наедине с ним еще надолго, то это будет означать, что они играют с огнем.

Гермиона поймала себя на том, что смотрит, как он ест, завороженная этим простым действием. Просто смотреть на то, как губы его обхватывают вилку, когда он откусывает кусочек ананаса, язык высовывается, чтобы поймать капельку сока, угрожающую капнуть на стол, все это было так невероятно эротично, так, что она вдруг даже поймала себя на том, что ужасно хочет превратиться в какой-нибудь персик.

"Ты ж уже решила, что не будешь этого делать… ТАК ЧТО ПРЕКРАТИ!" — Гермиона молча отчитывала себя, неохотно возвращая взгляд к еде, но внезапно обнаружила, что у нее совсем нет аппетита.