…Он не может взывать к Создателю с такими еретическими мыслями в голове. Он грешен, ему недостает добродетели истинного смирения. Он никогда не мог забыть, кто он такой, и какая ответственность на него возложена. Так учил его отец: долг прежде всего. Он и следовал долгу, но в итоге не совершил ничего, кроме преступных ошибок. Должно быть, поэтому Создатель отрекся него и прогнал свое создание, как дурную овцу из стада.

Если бы Чужой вернулся, он наверняка одобрил бы эту мысль.

Кого же тогда просить о помощи? Может, праотца Лита? Его изображения покрывают здесь многие памятные доски, и, будь Дик способен видеть в темноте, он не раз встретился бы взглядом со своим рисованным двойником. Праотец… Но был ли он богом? Дик не верил в абвениатские сказки. Он знал лишь, что Лит – его предок, да и невозможно это отрицать, видя собственное лицо в зеркале.

Дик механически вспоминал, продолжая идти по лабиринту и таращась в пустоту до рези в глазах.

В Окделле хранилось несколько родовых реликвий: бронзовая, позеленевшая от времени, голова Лита древнегальтарской эпохи, чудом избежавшая переплавки после принятия его предками эсператизма; драгоценная инталия с изображением Ушедшего и его избранницы, вырезанная в редчайшем огненном карасе (после восстания Эгмонта Дорак, знающий толк в древних геммах, забрал ее в королевскую сокровищницу) и даже копия со знаменитой фрески Диамни Коро, рисованная в начале Круга Скал. Недавно в Агарисе Дик видел сам оригинал. Лит был похож на помолодевшего отца, еще сильного и несломленного, хотя и подавленного скрытой печалью. Когда-нибудь Дик станет точно таким же. Что думал, глядя на него, кардинал Левий, который изо дня в день проходил в Собор Ожидания через капеллу «Ожерелье миров», где находилась знаменитая фреска? «С вас спросится строже, чем с других». Гиллалун считал, что древняя кровь настоящего Литида откроет Дику тайну Гальтары, за которой охотились гоганы, и даже Жан-коновал верил, что на Холм Абвениев может взойти только потомок Ушедшего… Верно ли это? Что сделал он? Чего он добился?

Дик словно наяву увидел две гранулы яда, которые быстро растворились с бокалах с «Черной кровью». Он сделал свой выбор. Он не хотел убивать и не хотел умирать сам, он надеялся лишь спасти Катари и множество других людей, на жизнь которых покусился проклятый Дорак. И что же?.. Он только нарушил свое слово и замарал свою честь, но не спас никого.

Кто возложил на него бремя подобного выбора?! Чьей волей его пригнуло к земле под грузом никем не разделенной вины? И найдется ли в этом мире добрая душа, которая подскажет ему верный путь к избавлению и возрождению?..

— Так вы просите об исповеди, сын мой?

Дик поднял глаза и узнал епископа Оноре. Тот благословил детей и теперь выжидающе стоял прямо перед ним. Юноша благоговейно преклонил колени.

— Да, отче, я грешен, — признался он искренне. — Я отравил своего эра.

Святой не ужаснулся. Подняв причастную чашу, он улыбнулся Дику ласковой улыбкой бесконечно мудрого человека.

— Не бойтесь, сын мой. Я вижу: в вашем сердце нет ни зла, ни ненависти. Вы умеете любить, а любовь и есть единственный верный путь. Слушайте свое сердце, будьте стойким в милосердии, и камень, давящий на ваши плечи, упадет.

…И камни падали, яростно грохоча и поднимая мириады брызг, а Ричард, судорожно вцепившись скрюченными пальцами в собственное тело, тщетно пытался удержать их на своих плечах. Они не хотели, нет, не хотели! Им было хорошо веками смотреться в Барсовы Очи, и спокойно думать – медленно, как думают камни – о суетливом и ярком мире, основой которому служат они. Им одним ведома истина. Скала, незыблемая скала – вот что держит в границах эти подвижные волны, этот изменчивый ветер, этот непостоянный огонь! Но ее обманули, ей подстроили бесчестную ловушку, ее грубо подтолкнули! И Ричард корчился вместе с нею от боли, от ужаса скатывания в бездну…

— А пусть не подталкивается, — отрезал Алва. — Вы прекрасно знаете, что мне плевать на все эти ваши условности и сантименты. Я пришел сюда воевать, и я выиграю войну, чего бы мне это не стоило. Никто не может нарушать мои приказы безнаказанно!..

Уж он-то не намеревался ничего нарушать, напротив. Они выполнят приказ – в своих людях Ричард был уверен абсолютно. Юноша ощутил, как его охватывает пьянящее чувство радости – удивительное предвкушение сопричастности общему делу.

— Отвечайте откровенно, полковник, — велел он Каллофену, с трудом удерживая так и выползающую на лицо улыбку. — Господин Первый маршал хотел бы знать: правда ли, что вы и ваши солдаты способны угнать стадо коров из-под самого носа пастухов, да так, что самый чуткий из них ничего не заметит?

Эр Дункан сохранил полную невозмутимость, однако один уголок его рта слабо дрогнул в усмешке.

— Совершенная правда, ваша светлость, — спокойно отозвался он.

Дик с победным видом повернулся к своему монсеньору. Сумерки уже сгущались, но света пока было достаточно, чтобы увидеть на лице Ворона то выражение, которое Дик особенно любил: сдержанно-веселое, чуть-чуть насмешливое и мальчишески-задорное.

— Тогда вы в деле, полковник, — легко проговорил Алва. — Я забираю вас и ваших людей с собой. Сегодня ночью мы устроим небольшую засаду на наших друзей-бириссцев. Приманка уже готова.

Каллофен поднял голову, как гончая, учуявшая дичь.

— Генерал Феншо? — полувопросительным тоном произнес он.

— Именно.

— Он ушел по вашему распоряжению, господин маршал? — рискнул спросить полковник.

— Нет, — по-прежнему легко отозвался Ворон (разом встревожившийся Каллофен скользнул по Ричарду озабоченным взглядом). — Рассматривайте это как состязание в ловкости с моими кэналлийцами. Мне хотелось бы знать, вправду ли вы так хороши, как утверждает мой оруженосец.