Нельзя не напомнить и о том факторе, что всегда упоминается в историографии, но в качестве второстепенного. Многие люди, что приняли деятельное участие в отречении императора Николая II в самой Ставке, были назначены только в конце 1916 года. Ген. В. Н. Клембовский, начальник штаба Юго-Западного фронта в период Брусиловского прорыва, а с октября – командарм-11, стал помощником начальника штаба Верховного Главнокомандующего 20 декабря 1916 года. Ген. А. С. Лукомский был назначен 21 октября, сменив на посту генерал-квартирмейстера Ставки генерала М. С. Пустовойтенко, отправленного на должность начальника 12-й пехотной дивизии. Эти назначения были произведены по почину врио начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерал В. И. Гурко (генерал Алексеев зимой 1917 года лечился в Крыму), однако генерал М. В. Алексеев вновь занял свой пост буквально за неделю до Февральской революции, явившись в Ставку все еще не долечившимся до конца. Так что факт остается фактом: люди, принявшие деятельное участие в судьбе монархии со стороны Ставки Верховного Главнокомандования, попали в силовой центр вооруженных сил незадолго до революции.

Бесспорно, нельзя говорить о том, что высший генералитет вот просто так целеустремленно участвовал в заговоре: «Общая оппозиционность военных кругов, в том числе и генералитета, не вызывает сомнений, так же, как и их сочувствие стремлению думы добиться уступок со стороны правительства. Отсюда, однако, было еще далеко до участия в планах переворота» [412] . Действительно, дело в том, что генералы сочувствовали думским оппозиционерам, а не императору Николаю II: армия настолько зависела от деятельности буржуазных организаций, что высший генералитет был склонен признать право оппозиции на государственную власть. То есть в случае обострения внутриполитического кризиса высшие генералы в своем большинстве психологически были уже готовы поддержать Государственную думу. Именно так и произошло на деле. А дальше уже действовал элемент корпоративности. Оппозиция своей лживой пропагандой на фоне тех кризисных явлений, что разворачивались в экономике страны, как видим, все-таки сумела переломить коллективную психологию высших кругов в свою пользу.

С. С. Ольденбург приводит свою, несколько отличающуюся от большинства прочих версию о мотивировке решений, принятых генералом Алексеевым. 28 февраля, когда Петроград находился во власти анархических толп, а в Кронштадте резали офицеров, «кто-то сообщал в Ставку совершенно иные данные, которым генерал М. В. Алексеев, очевидно, поверил». Такие сведения говорили о полном спокойствии в столице, подчинении частей столичного гарнизона Временному правительству, намерении новой власти сохранить монархическое начало в России. «Эти явно ложные сведения, сообщенные кем-то в Ставку, сыграли огромную роль в дальнейшем ходе событий».

Но и сам же Ольденбург говорит далее, что со стороны царя «при той позиции, которой держались генерал Рузский и генерал Алексеев, возможность сопротивления исключалась…» [413] .

То есть данная точка зрения настаивает на искреннем заблуждении генерала М. В. Алексеева (который, между прочим, был в эти дни все еще тяжело болен) в реальной оценке происходящего, что и повлекло за собой цепь ошибок. Однако представляется, что предательство (а нарушение присяги как верховному сюзерену, так и Верховному Главнокомандующему вооруженными силами есть, вне сомнения, воинская измена) не может вот так легко базироваться на простом заблуждении.

Другое дело, что генерал М. В. Алексеев, вне сомнения, пытался спасти монархию как государственный строй, но почему он выбрал для этого столь радикальный способ действий, непонятно. Даже простое отстранение генерала Алексеева от событий, позиция выжидания и невмешательства, возможно, способствовали бы спасению монархии и подавлению революции. Кроме того, начальник штаба Верховного Главнокомандующего в силу своего служебного положения, как никто другой был осведомлен о возросшей мощи русской Действующей армии и ослаблении противника на Восточном фронте.

Нельзя сказать, что генерал Алексеев пренебрег присягой, чтобы спасти страну и армию: победа была не за горами, и он превосходно знал об этом. И все-таки Ставка заняла сторону Государственной думы, выступившей против царя, тем самым «сдав» революционерам своего Верховного Главнокомандующего. Таким образом, генерал М. В. Алексеев, державший в своих руках всю армию, и генерал Н. В. Рузский, командовавший теми войсками, что могли быть немедленно предоставлены в распоряжение императора, своим отказом в подавлении революции вынудили Николая II к отречению.

Генерал Алексеев поспешил успокоить армейскую верхушку и, судя по всему, поддержал предложение умеренных думцев о простом «размене» одного императора на другого (Алексея Николаевича или Михаила Александровича) «во имя спасения родины и армии». Нельзя также забывать, что в своих ответах, выражающих отношение к возможному отречению, А. Е. Эверт, А. А. Брусилов и В. В. Сахаров исходили, прежде всего, из той информации, что была им предоставлена М. В. Алексеевым. А это, в свою очередь, была та самая заведомо лживая информация, что Ставка получала из Петрограда от лидеров мятежа. Главное же совершилось – так или иначе, но высшие генералы переступили тот моральный предел, что невозможно переступить без обвинения в предательстве. С.В. Фомин правильно характеризует свершившееся как «перерождение офицерского корпуса и генералитета, для которых служение родине затмило служение Самодержавному Монарху. А ведь, по сути, они преступали текст Присяги, выполнять которую клялись перед Крестом и Евангелием» [414] .

Существовали и свои собственные, чисто по-человечески объяснимые причины, упоминаемые некоторыми современниками уже после всех событий в воспоминаниях:

– командующий Балтийским флотом адмирал А. Н. Непенин, скорее всего, просто пытался предотвратить повторение Кронштадтской бойни, когда были вырезаны десятки офицеров флота, согласно спискам, составленным германской разведкой. Поверив, что обстановка в столице уже находится под контролем оппозиции, А. И. Непенин поддержал новую власть. В свою очередь, командующий флотом Черного моря адмирал А. В. Колчак вообще не был уведомлен Ставкой о происходивших событиях.