«Корниловское выступление» было порождено стремлением высшего командного состава перехватить верховную власть у правящих социалистических партий. Вне сомнения, это намерение имело в своей основе опасение грядущей катастрофы для армии, а, значит и для России, признаки чего отчетливо проступали на фоне нарастающего бессилия власти. Казалось бы, генералы могли рассчитывать на успех, так как меры по укреплению дисциплины принесли определенные плоды к августу, в чем ведущая роль, вероятно, принадлежала распоряжению о введении смертной казни после провала Июньского наступления.

Но превалирующим моментом в массовых солдатских настроениях все-таки была апатичность по отношению к службе и скрытое недовольство – приглушенное, но не искорененное репрессивными мерами. Представлялось, что все было просчитано, однако генералитет недооценил ни общего настроя солдатских масс, не желавших возвращения к старому и продолжения войны, ни решимости правительства удержать власть. Результатом стали поражение командования, арест главных «заговорщиков» и факт обретения силы и влияния в войсках со стороны большевиков: «Корниловское выступление было как раз из тех событий, которые все более приобретали для власти необратимо губительный характер. Неподготовленность корниловского движения на Петроград, не говоря уже о плане действий войск в столице, столь разительна, что впору говорить о самоубийстве контрреволюции» [533] .

Теперь раскол между офицерами и солдатами стал непреодолимым. Офицерство обвинялось в намерении реставрации монархического режима, предательстве родины и свободы, желании «открыть фронт» немцам для подавления революции и сознательном развале армии; офицеров повсеместно изгнали из войсковых комитетов. Теперь перестали верить своим начальникам и кавалерийские, и артиллерийские части. Офицеры окончательно потеряли свой авторитет как источник властного начала в войсках.

Даже наиболее здравомыслящие офицеры впоследствии отмечали, что «выступление Корнилова было более чем преждевременным. Оно губило соль Русской Армии и русской интеллигенции» [534] . Другое дело, что генерал Корнилов был умело спровоцирован на выступление, оказавшись, проще говоря, «в дураках». Наверное, Л. Г. Корнилов не мог не выступить, настолько умело и хитро была просчитана провокация: единственный шанс заключался в немедленной капитуляции перед А. Ф. Керенским. Но мог ли так поступить Верховный Главнокомандующий, за спиной которого стояли весьма влиятельные политические группировки?

Главным же итогом провала корниловского выступления стал переход симпатий широких народных масс и, главное, солдат Действующей армии к большевикам, до этого сравнительно долгое время считавшимся контрреволюционерами и «платными агентами Вильгельма». 3 сентября Л. Д. Троцкий займет пост председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Большевики сохранят полученные в ходе августовского кризиса сорок тысяч винтовок, вооружив ими свои столичные боевые отряды – так называемую Красную Гвардию. Разумеется, что в эмиграции А. Ф. Керенский продолжал настаивать на том тезисе, что его союз с большевиками против офицерства был оправданным «во имя спасения революции».

После провала корниловского выступления солдаты окончательно ощутили свою силу и безнаказанность. Еще начиная с июля месяца осужденные на каторгу военно-полевыми судами тут же возвращались в строй до конца войны. Налицо факт наполнения Действующей армии «горючим элементом», готовым к любым противоправительственным акциям и, несомненно, пользующимся авторитетом в войсках. И никакие циркуляры о применении вооруженной силы против неповинующихся частей, должные исполняться, как боевые приказы, не могли воспрепятствовать общему настрою масс разойтись по домам с оружием, чтобы расправиться там со «всеми враждебными силами» [535] .

Солдаты заявляли о своей готовности продолжать войну до осени, после чего, в случае отказа Временного правительства заключить мир, угрожали оставить фронт. Очевидно, что армия не желала третьей военной зимы. Еще в июле-августе солдаты, надеясь на прекращение войны «сверху», давали правительству шанс на поддержку со стороны армии: «Здесь, на войне, только мы, рабочие и безземельные люди». «Наступлением не добиться мира… Держитесь за солдат-крестьян и делайте скорый мир, и вот один выход спасти Россию». Заключение немедленного мира подразумевало под собой не только спасение революционных завоеваний для каждого гражданина, но и возможность правительства сохранить власть и продолжить развитие страны в русле буржуазных преобразований.

Армия остро ощущала свое «брошенное» состояние. Тыл не давал пополнений, продовольствия, обмундирования, смены уставших частей на позициях и т.п. в долженствующих размерах. Солдаты беспокоились за свои семьи ввиду разворачивавшегося аграрного движения в деревне и параллельно – погромных актов в городах, во главе которых стояли подразделения тыловых гарнизонов. Действующая армия теряла последнюю надежду на тыл. Поэтому солдаты и стремились домой, где оставались их семьи.

Действительно, развал народного хозяйства постепенно подходил к своему апогею (апофеозом станет разруха в годы Гражданской войны). Что говорить, если пришедшие к власти капиталисты и буржуа гораздо хуже царского режима справлялись с управлением экономикой страны. Именно в 1917 году солдаты вместо сапог в массовом порядке стали получать ботинки с обмотками. И более того: 10-го августа министерство продовольствия заказало у Земгора один миллион пар лаптей для армии, общей стоимостью 800 000 рублей, то есть по восемьдесят копеек за пару [536] . Что называется, куда же катиться дальше, если армия страны, претендующей на статус великой державы, в XX веке должна носить лапти? Воистину – «вот тебе, бабушка, и Юрьев день!».

Для солдатских масс главным вопросом осени 1917 года стала проблема целей и смысла войны вообще. Временное правительство не шло, да и не могло пойти, на радикальные изменения во внешней политике. Если зависимость царской России от западных союзников по Антанте наблюдалась на уровне потери существенной доли суверенитета, то зависимость Временного правительства от Великобритании и Франции стала уже прямо-таки глобальной. К осени 1917 года «и левые, и правые были единодушны в своей оценке утраты Россией даже ее весьма скромного довоенного статуса и окончательного превращения в самое слабое звено антикайзеровской коалиции, в младшего партнера по отношению к солидарной позиции Франции, Великобритании, Японии, Италии и США» [537] .