Шрифт:
Руди прищурился и внимательно поглядел на Михайлу.
– Чего тебе, мальчик?
– Это царевич сгоряча сказал, что не поедет. Вдруг да передумает?
– Хм?
Хитрая улыбка мальчишки… да уже, считай, юноши, Руди понравилась.
– Ты знаешь что-то полезное?
– Я очень полезный, – сообщил юноша. Прихватил бутылку и исчез за дверью комнаты.
Руди пожал плечами и решил подождать. А вдруг?
Михайла, конечно, рисковал. Но… ему позарез нужен был царевич. А коли так…
Вот он бутылку принес, открыл, подождал кивка, разрешающего наливать, и словно мимоходом:
– А боярышня Устинья Алексеевна вина не любит. Называет злым зельем.
Бутылка с зельем полетела в одну сторону, кубок в другую, а Фёдор воззрился на Михайлу злыми глазами:
– Что ты о ней знаешь? Что смеешь знать?
Михайлу такие мелочи не смутили.
– Прикажешь рассказать, царевич?
– НУ! – злобно рыкнул Фёдор.
– Там рассказывать-то мало, – развел руками Михайла. – Все слуги, которых я расспросил, говорят, что тихая она, домашняя, родителям очень послушна, а отец у нее суровый. Была б его воля, сидела б боярышня в тереме, да денег в семье не так много.
Фёдор внимательно слушал.
– Мать там по хозяйству хлопочет, а дочери рукоделием занимаются, в церковь с ней ходят. В это воскресенье к заутрене обязательно пойдут.
Фёдор сверкнул глазами:
– Храм какой?
– Святого Лазаря, царевич. Я уж разведал и где боярыня стоит обычно, и с какого места она виднее. Не желаешь сходить?
– Желаю. – Фёдор и не заметил, как перестал гневаться. Смазливый наглец оказался полезным, можно было его и потерпеть. – А что она еще любит? Чего не любит? Садись, рассказывай.
– Я ж там не так много времени провел, царевич, – потупился наглец. – Когда б ты мне приказал про нее все разузнать, я б тебе все и доложил. А так – что смог. Что няньку свою она очень любит, знаю. Что мать ее посекла за поход на ярмарку. Что приставила няньку выхаживать, пока та не оздоровеет…
Фёдор стиснул кулаки:
– Посекла?
Почему-то эта мысль вызвала гнев.
Никто, никто не смеет причинять ей вред… кроме него.
Помстились на миг умоляющие серые глаза, наполненные слезами, толстая рыжеватая коса, намотанная на кулак, гримаса боли, искривившая губы… Фёдор ощутил, как ожило естество…
Михайла внимательно наблюдал за царевичем. И увиденное ему не нравилось.
Неравнодушен он к боярышне. Это плохо. А хуже еще другое. Что любовь его… и сам царевич нездоров, и любовь у него такая же. Уж Михайле-то оно виднее, не первый такой на его пути.
Иные день прожить не могут, чтобы плетку в ход не пустить…
Фёдор, кажись, из таких. Надо еще приглядеться, но…
– Боярышня потом плакала, но повторяла, что сама виновата. Когда б ей варенья из рябины не захотелось, нянюшка ее была б здорова. Царевич, не позволишь ли слово сказать?
– Ты их уж наговорил – мостовую вымостить хватит.
– Коли нянька болеет, может, и еще раз к ней лекаря послать? А с лекарем и помощнику сходить не грех?
И глянул лукаво.
Фёдор аж дернулся от пришедшей мысли. А и то верно! Лекарь же! К няньке пришел, не к боярышне. И не просто так, его боярин Данила прислал, такому не откажешь. А при лекаре помощник, надо ж кому-то и короб с лекарствами носить?
Конечно, словом перемолвиться с боярышней не выйдет. Но хоть увидит он ее! А может, и записочку передать получится? Хотя…
– Грамотна ли она? [20]
– Грамотна, – уверенно сказал Михайла. – Чтению и письму разумеет.
– Хорошо. Пошли-ка ты за лекарем?
Михайла прищурился:
– Царевич, за ним сейчас посылать – только зря сапоги стаптывать. Иноземец отсюда вышел, он тебе точно скажет, сейчас и боярин Данила, и еще много кто в «Лилию» отправились.
– Ты еще спорить будешь?
– Воля твоя, царевич. Прикажешь – так и до полудня под дверьми у лекаря просижу, пока ему франконское вино и лембергские девушки не наскучат.
20
Пятьдесят на пятьдесят. Кто-то давал дочерям образование независимо от сословия, а кто-то считал, что девкам наука ни к чему.
Фёдор подумал, что может случиться и такое. Боярин Данила, дядюшка любимый, при всем своем ухарстве был достаточно мнителен и суеверен. И лекаря за собой таскал постоянно.
Наверняка лекарь сейчас там же, где и все остальные.
Ладно, сходит он, развеется. А мальчишку…
– Тебя как зовут-то?
– Михайлой звать. Ижорские мы.
– Ижо-орские?
– Из боярского рода, царевич, не худородные. Да только третий сын пятого сына…
Фёдор кивнул:
– Можешь не объяснять.